Андрей Филин,
член Зиновьевского клуба МИА «Россия сегодня»
Шопенгауэр говорил, что на долю истины выпадает только краткий счастливый миг, когда ее уже не отвергают как парадокс и когда ею еще не пренебрегают как тривиальностью.
Видимо, таковой является участь любой науки, целью которой всегда будет истина. И философия тому ярчайший пример. Однако существуют такие ее представители, для которых уготовано «вечное возвращение». С ними спорят, их стремятся затмить или ниспровергнуть, забывая о том, что упоминая одно только имя, апеллируя к нему, — подымают его на высокий пьедестал. Это имя становится точкой отсчета, точкой опоры, стержнем силы. Оно становится бессмертным – как бы Вещью в пространстве и во времени.
Одной из таких Вещей стало имя «кенигсбергского затворника» Иммануила Канта. И уж если парадоксам, связанным с этим именем, хватит с лихвой на поколения вперед, то о тривиальности, говорить здесь точно не имеет смысла. Бесчисленные обращения к философии Канта являются тому подтверждением. Кант заставляет не только спорить с собой – он приучает читателя раздражаться, спотыкаться о глыбы неуклюжих фраз, исполненных тем самым «духом немецкой основательности», о котором с благоговением говорит философ. Падения заставляют крепче вставать на ноги, некоторых – удивляться, внимательно разглядывая эти глыбы.
«Критика чистого разума», впервые изданная в Риге в 1781 году, несмотря на свою необычайно плотную содержательность и усложненную «основательную» форму вызвала огромный читательский интерес, в первую очередь у немецкоязычного читателя, затем уже последовали и многочисленные переводы. Интерес возникал не только в рафинированной философской среде – о книге спорили и толковали самые обыкновенные люди. В культурной, образованной среде не прочесть ее почиталось невежеством. Возможно, это явилось веяньем моды. Возможно – веяньем времени. Время диктует, чему должно сделаться модным. Стола эпоха Просвещения.
Кант задается вопросами, которые осаждают человеческий разум и от которых этот разум не может уклониться, потому что они навязываются человеку его собственной природой. И в то же время человек не в состоянии ответить на них, потому что они превосходят возможности его разума. Как же разрешить эту антиномию? – Надо начать с фундаментальных определительных основ, которые бы подтверждались реальным опытом. Опираясь на них, можно будет подняться выше, продвигаясь от причины к следствию, но, увы, вопросы не прекращаются, и человек вынужден прибегнуть к внеопытным и умозрительным основаниям. Но они зыбки и ненадежны, эти основания теряются во мраке, а разум впадает в противоречия метафизики. Он больше не в состоянии выполнять логические операции. Это не выкладки Канта, это увещевания средневековой схоластики, которая уговаривала отвергнуть опытное знание. Кант утверждает, что любая наука, выходящая за пределы возможного опыта, является пустой видимостью.
Отбрасывая схоластическую метафизику, Кант считает действительным предметом науки чистое априорное (доопытное) знание. Главной задачей науки философ полагает исследование априорных познаний разумом и их возможностей.
Познание разумом может либо определять объект, либо сделать его ощутимым (первое – теоретическое, второе – практическое познание разумом). Исследуемые предметы должны «договориться» с нашим познанием. И если предметы (как объекты чувства) согласуются с нашей способностью к созерцанию, тогда только и будет возможно то самое «доопытное» априорное познание. И только потом последует опыт – ведь только опытным путем возможно познать предметы, которые до этого были понятиями, принятыми a priori.
Таким образом, разум вначале совершает некий «мысленный эксперимент», а затем уже наступает фаза осмысленного эмпирического эксперимента.
Любая вещь, считает Кант, должна быть рассмотрена с двух сторон: 1) как физическое явление, результат опытного знания (Erfahrung) и 2) как вещь в себе, или вещь сама по себе (Ding an sich). Наше знание относится только к физическим явлениям, однако вещь в себе остается непознанной нами, хотя она является действительной. То, что заставляет нас выходить за пределы опыта и всех возможных явлений, есть безусловное. Вот это безусловное и пытается отыскать наш разум в вещах в себе.
Однако безусловное нельзя мыслить без противоречий, нельзя мыслить логически. Безусловное должно находиться не в тех вещах, о свойствах которых мы знаем, но только в тех же самых вещах, о свойствах которых мы не знаем. Основа синтетического принципа по Канту состоит в том, что вначале необходимо разделить априорное познание на познание 1) вещей как явлений и 2) вещей самих по себе. А потом необходимо диалектически согласовать эти два фактора. Таким образом, безусловное перестанет элиминироваться из познавательного процесса.
В познании a priori объектам приписывается только то, что мыслящий субъект берет из самого себя! В этом суть научного метода Канта и смысл его метафизики.
Кант считает, что наша чувственность склонна к постоянной инфляции, то есть к прогрессирующему расширению. Отсюда следует возможное вытеснение ею применения чистого практического разума. Таким образом, сфера чувственности ограничивается критикой чистого разума.
Далее, Кант утверждает, что пространство и время суть формы чувственного созерцания, то есть они являются условиями существования вещей как явлений. Однако у нас сохраняется возможность если и не познавать (апперцепция), то мыслить предметы как вещи сами по себе (Ding an sich), потому что мыслить можно все что угодно, лишь бы не возникало логических противоречий в процессе апперцепции.
Суть аналитического метода по Канту такова. Как уже было сказано, вещь (объект исследования) нужно рассматривать с двух точек зрения: 1) как предмет опыта (Erfahrung) – исследуемая часть явления; 2) как вещь в себе (Ding an sich), или безусловное – принципиально не исследуемая часть явления. Без аналитического разделения вещи на эти два состояния закон причинности (как механизм природы) должен был бы распространиться на все вещи вообще как на действующие причины. Нельзя было бы без противоречия сказать об одной и той же сущности, что ее воля (или душа) одновременно свободна и подчинена естественной природной необходимости (несвободна). Этот парадокс устраняется только вышеуказанным разделением. Причем одно и то же явление принадлежит одновременно не только к эмпирическому множеству, а дополнительно еще и к сверхэмпирическому множеству. (Но не к сверхъестественному! – на что многократно указывал философ.) Любая вещь должна быть рассмотрена с двух сторон.
Закон причин и следствий определяет вещи в значении явления, или в значении предмета опыта. Вещи в себе не подчиняются этому закону. Поэтому, к примеру, человеческую волю (или душу) возможно осмыслить логически непротиворечиво как свободную и как несвободную одновременно.
Человеческое существо как вещь в себе нельзя познать рассудочно, спекулятивным разумом, а тем более эмпирическим наблюдением – его возможно только осмыслить.
Все, что мы можем a priori (теоретически) и a posteriori (практически) познать ограничивается лишь бесконечным (открытым) множеством наблюдаемых явлений. Из этого следует невозможность практического расширения чистого разума. Приходится ограничивать наше знание, чтобы освободить место вере, т.к. знание и вера – вещи, принципиально принадлежащие к различным, непересекающимся множествам. В этом, по мысли Канта, состоит культура разума и верный путь для науки.
Таким образом применяя диалектику чистого разума, мы сможем устранить заблуждения и противоречия.
Свою критику Кант противопоставляет не догматическому методу разума (т.к. наука в своих доказательствах обязана быть догматической), а догматизму как явлению, т.е. претензии двигаться вперед, благодаря одному только познанию из понятий. Необходима основательность догматического метода, чтобы философия не превратилась бы в игру.
Еще Кант опасается быть непонятым, т.к. « не ощущает в себе дара ясного изложения». Он уповает на «защиту своего учения от почтенных лиц, усвоивших его». Кант говорит, что философское сочинение не может быть защищено и выступать в броне, как тому подобает быть в математическом или логическом сочинении. Трактат Канта написан в форме эссе, т.е. в свободной форме, а «во всяком сочинении, что ведется в свободной форме, можно вскрыть мнимые противоречия». Однако «их легко устранить тому, кто уловил идею в целом».
«Если теория обладает внутренней прочностью, то действия и противодействия, угрожающие ей вначале большой опасностью, служат с течением времени лишь к тому, чтобы отшлифовать ее неровности и сообщить изящество, если ею займутся люди беспристрастные, умные и способные действительно просто излагать свои мысли».
