Доклад И.А. Вершинина на Первых литературных «Зиновьевских чтениях» на тему «“Зияющие высоты” Александра Зиновьева – “первый роман XXI века”.
Илья Вершинин, студент Литературного института имени А.М.Горького (Эстония)
Когда А.А.Зиновьев писал свои «Зияющие высоты», а также ряд своих других последующих социологических романов, он вовсе не видел их предназначение для массового читателя. Ему прежде всего дорог был круг понимавших его людей, о чем, кстати говоря, он признавался в интервью с К.М.Кантором, вышедшем в виде небольшой брошюры «Беседы о Маяковском». Несмотря на то, что его философские, этические и социальные идеи во многом уникальны, в сферу наших интересов не входит их рассмотрение, так как объемы работы не позволяют этого сделать. Однако на примере выше указанного романа мы попытаемся выделить некоторые его жанровые особенности, так как этой теме в истории отечественного литературоведения практически не уделялось должного внимания — говорили преимущественно об идеях этого выдающегося (говорю без всякого пафоса) мыслителя.
Еще коллега Зиновьева философ Мераб Константинович Мамардашвили предупреждал своих современников: читая роман Марселя Пруста «В поисках утраченного времени», не пытайтесь увлекаться красотами его высокохудожественного стиля, так как они уводят нас от его основных мыслей. Словно оговаривая этот важный пункт, Александр Александрович строит текст своего романа таким образом, что он делается абсолютно непригодным для беглого прочтения по диагонали. Он избирает внешней оболочкой своего произведения язык научно-популярной прозы, но в то же самое время ломает его различными художественными элементами. В результате читатель, чтобы не потерять себя в многосложных слоях текста, вынужден вновь и вновь к нему возвращаться. Только при невнимательном чтении роман можно назвать публицистическим текстом. На подготовленного читателя он оказывает, безусловно, свое художественно-эстетическое воздействие.
Надо сказать, при определении избранного им жанра Александр Александрович совсем не случайно дал ему название социологического романа. Из этого самонаименования явствует, что в романе отображаются явления социального характера. Подобно писателям философского направления Сартру, Прусту и даже Алексею Максимовичу Горькому, Зиновьев свои мысли вкладывает в монологи героев. Скажем, слова его героя Шизофреника это наглядно демонстрируют: «Дело в том, что социальные законы усваиваются людьми как навыки поступать определенным образом в определенных ситуациях по отношению к определенным людям. Эти навыки, само собой разумеется, модифицируются под влиянием случаев. Поэтому надо сформулировать их так, чтобы исключить все эти обстоятельства, затемняющие суть дела и всегда оставляющие зацепки для сомнений и критики».
Однако включение подобных высказываний в текст произведения не является формальной вставкой туда зиновьевских мыслей. Их дополняют и поясняют многочисленные образные зарисовки в романе. Например, процитированная мысль поясняется следующей иллюстрацией в монологе персонажа Литератора: «Обнаружили люк, который вел прямо в мясорубку в буфете. Оказывается, буфетчица рубила сотрудников на котлеты. На допросе выяснилось, что буфетчица была белогвардейским полковником».
Итак, вывод ясен: комбинации, основанные на сопоставлении художественного и теоретического Зиновьев делает не случайно, задаваясь конкретной целью — чтобы четче обозначить частное как явление социального. Между прочим, подобным подходом — смыслового параллелизма — пользовались многие классики литературы. К примеру, известный сатирик «Теккерей», автор «Ярмарки тщеславия», высмеивая пороки английского общества, сначала описывал их, а затем еще раз выражал в уже теоретических выводах.
Зиновьев, который с детства, как он сам признавался, обладал сатирическим складом мышления, пользуется своим юмором с несколько иной целью: с его помощью он устанавливает взаимодействие между языком научным и языком художественным, между теоретическими выводами и представлениями, замаскированными системой сменяющих друг друга образов и художественных деталей. Сатира его, безусловно, является внутренней формой слова, о которой в свои годы говорил еще Потебня. Когда Александр Александрович приводил в качестве примеров во многом стереотипные примеры из жизни советского общества, он, повторимся, задавался целью не все это развенчать и опорочить, а увидеть в этом частном проявление законов социальности.
Все эти противопоставления (художественных миров и стилей) являются, на наш взгляд, совершенно не случайными. Все это служит метафорой, очерчивающей цельность главного поэтического образа Зиновьева — образа общества. Именно оно, а не такие персонажи, как Болтун, товарищи Ибановы, Шизофреник, является главным героем романа. Из этого следует, что образ должен был быть реалистически мотивирован. Это Александр Александрович, собственно, и делает в своем романе. В представлениях А.А.Зиновьева всякое сознание имеет двухчастную основу: обладает как индивидуалистическим, так и коллективным началами. Одно переходит в другое. Эта тема двойственности всего, что нас окружает, проходит лейтмотивом через все произведение Зиновьева, проявляя себя как в озвученных мыслях-монологах, так и в некоторых художественных деталях. Блестящей художественной зарисовкой этому, на наш взгляд, безусловно, служит следующий фрагмент: «Особенность здания ИВАШП состоит в том, что оно имеет два фасада: один сзади — главный, другой спереди — запасной. Фасады построены в настолько различных стилях, что иностранные туристы и даже старожилы поселка считают их различными зданиями». Таким образом, двойственность является ключом к разбираемому нами произведению.
Многие склонны считать предшественниками Зиновьева Франсуа Рабле и Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Однако в реальности особая форма умного юмора вводит читателя в заблуждение. Если проводить аналогии в деле творческого метода, то во многом родственным для А.А.Зиновьева является писатель Александр Серафимович (влияние Рабле и Щедрина сказывается уже в частностях, например, в кличках-именах). Но если Серафимович пытался творчески отобразить движущийся поток революции, то у Зиновьева были схожие с ним задачи: его главный образ являлся носителем советского социума. Специфика этого метода состояла в том, что писатель старался не задерживать внимание читателя на каких-то конкретных персонажах, — они должны были быть представлены в своей общей массе. Если у Серафимовича деятельность коллективного представлена в действиях, то у Зиновьева — в движениях мысли в процессе монолога или диалога.
Центральному образу социума подчинены все другие образные элементы романа: как персонажи, так и художественно-выразительные средства. О персонажах мы еще поговорим. Особого внимания, безусловно, заслуживают детали, которые, подобно юмору, несут пояснительную функцию к персонажам в их взаимосвязи с некоторыми логическими выводами Зиновьева. Скажем, описание приема у Социолога: «Претендент брал сочные куски чуть зажаренного кровавого мяса из закрытого распределителя, кидал их в хорошо разверстую пасть и жрал с видимым наслаждением». Казалось бы, описание наделяет образ Претендента конкретными чертами. Но тот же самый мотив при описании, проходя через изменения, присутствует и при описании Социолога: «Социолог хватал сочные хорошо прожаренные куски мяса из закрытого распределитель, запихивал их в разверстую пасть, путаясь в бороде, и жевал с видимым пренебрежением». В описании супруги, которая также присутствует на обеде, мы обнаруживает тот же самый, но слегка измененный мотив: «Супруга брезгливо брала пухлыми короткими пальчиками с острыми когтями средне пожаренные куски мяса из закрытого распределителя, аккуратно опускала их в широко разверстую пасть и стремительно пожирала, кокетливо высовыла из-под коротенькой кожаной юбчонки жирные ляжки сорокалетней ученой бабы». Как видим, Зиновьев рисует образ не конкретных персонажей, а то, насколько общее и социальное в них взаимодействует с частным и индивидуальным. Примерно такая же любопытная форма дополнения к подчиненным главному образу персонажам служит стихотворная вставка, которая как будто к тексту не имеет никакого отношения, о Сортире. Но когда мы знакомимся с ее черновиками, представленными в романе, они приоткрывают совершенно другой смысл написанного.
Помнится, еще теоретик литературы Ю.Н.Тынянов в своей статье «Литературный факт» говорил о том, что наша литература строится по принципу смещения жанра. На наш взгляд, жанровое смещение А.А.Зиновьева в «Зияющих высотах» состоит в том, что он попытался проследить то, насколько явления социального характера могут быть представлены в образно-поэтическом (иначе говоря — в литературно-художественном) виде.
Но когда мы переходим непосредственно к персонажам Зиновьева, то оказывается, что с ними дело обстоит сложнее. Каждый их в силу своих особенностей является двойником или маской социального института. В этом, безусловно, сказывается влияние Александра Блока, которым, как признавался сам Зиновьев в «Исповеди отщепенца», он увлекался в молодости. Это было, впрочем, в традициях того времени. Если мы вспомним писателя того времени Леонида Андреева, то им в начале ХХ-го века была написана пьеса «Черные маски», где каждый персонаж являлся копией не только тех или иных личностей, но и пороков, голосов, привычек. На наш взгляд, размножение в виде двойников социума как такового и представлено в виде персонажей с говорящими названиями: Мыслитель, Литератор, Паникер и прочие.
Все разобранные нами подходы, построенные на двухчастной многоплановости, обусловлены жанровым своеобразием романа Александра Зиновьева. По социальной модели, которая ощущается всюду, автор устанавливает взаимодействие с давней поэтической традицией. Тут, видимо, будет совсем не лишним привести слова Михаила Леонтьевича Гаспарова: «История поэзии делается не гениальностью одиночек, а общими усилиями, все поэты являются вольными или невольными соавторами друг другу в коллективном труде творчества словесной культуры». Далее Гаспаров поясняет свою мысль о поэтах: «Индивидуальность следует искать не в элементах, а структуре, и это значит: только эгоцентричная перспектива заставляет нас видеть нормы, шаблоны и каноны за исторической далью и не замечать их рядом с собой». «Зияющие высоты» этот гаспаровский подход наглядно демонстрируют. Таким образом, авторский голос мы читаем в непосредственной социальной структуре его повествования, которую составляет прием двухчастности, многоплановости и сатиры, содержащей в себе внутреннюю форму слова. В подчинении всему этому оказываются различные литературные традиции. Александр Александрович сам когда-то признавался, что первым писателем, которого он открыл для себя, стал Лермонтов. И действительно, у Зиновьева в тексте присутствуют композиционные приемы рассказа в рассказе. Правда, в отличие от него, он развивает не внешний, а внутренний сюжет. О влиянии Блока выше уже говорилось. В значительной мере в романе отображено восприятие традиции Маяковского — имеются прежде всего попытки автора встать над своим многоликим образным миром, яркие художественные подробности, а также ломка типического стиля.
Впрочем, лучше всего характеризует свой творческий метод сам Зиновьев словами социолога: «Представь себе, что мозговые клетки — это человечки со всеми социальными свойствами, связями и отношениями. И ведут себя человечки так же, как и мы». Таким образом, призыв Аристотеля к писателям «подражать жизни, а не воссоздавать ее» Зиновьев как социолог продемонстрировал на деле…
