Редакция интернет-издания «Rusnext» опубликовала интервью с философом Владимиром Лепехиным – членом Зиновьевского клуба МИА «Россия сегодня» (заметим, что по итогам текущего года Зиновьевский клуб вошел в тройку самых упоминаемых в СМИ общественно-политических клубов России наряду с Валдайским и Изборским клубами.). С согласия редакции названного издания мы решили разместить это интервью на сайте http://zinoviev.info, задав нашему визави несколько дополнительных вопросов.
Владимир Анатольевич, по итогам текущего года Зиновьевский клуб вошел в тройку самых упоминаемых в СМИ общественных клубов России наряду с Валдайским и Изборским клубами, хотя у двух последних куда более долгая история. Насколько мы понимаем, Зиновьевский клуб отличается от, например, Валдайского клуба (который тоже когда-то был проектом Агентства «Россия сегодня» в период, когда оно называлось «РИА-новости») тем, что он – философский Клуб. Но как работа философского клуба сочетается с задачами Информационного агентства?
Если не принимать во внимание идеологию, которая у Зиновьевского клуба принципиально иная, нежели у Валдайского клуба, и сосредоточиться на формате, то последний, как я полагаю, изначально создавался как площадка диалога российских и западных политиков и экспертов. С моей точки зрения, организация такого диалога – вряд ли журналистская задача (хотя мероприятия ВК, особенно – с участием Президента России, всегда были важным информационным поводом). Скорее, это задача общественная. А вот то, чего до недавнего времени не хватало российской журналистике, преуспевшей в трансляции прозападной квазиинформации, так это производства собственных, адекватных и конкурентоспособных смыслов.
Сегодня различные русофобские СМИ обвиняют Агентство «Россия сегодня» в том, что оно занимается пропагандой, в принципе не понимая, что это за жанр. На самом деле, в МИА «Россия сегодня» нет такого функционала, как пропаганда. С моей точки зрения, Агентство занимается ничем иным, как производством качественной информации, и я, как человек, который уже более двадцати лет занимается именно информацией не только как продуктом СМИ, но и как объектом научных исследований, могу с уверенностью утверждать: качество производимых Агентством «Россия сегодня» ньюсов и интерпретаций — самое высокое в мире. Другое дело, что в ходе трансляции информации на зарубежную аудиторию, например, в сюжетах телекомпании «Russia today» или в материалах сайтов международной интернет-сети «Спутник» (и «RT», и «Спутник» — подразделения МИА «Россия сегодня») эта информация часто приобретает характер альтернативной по отношению к штампованным ньюсам западных СМИ. И именно в силу её как бы альтернативности в западных СМИ она часто квалифицируется как «пропаганда», что не соответствует действительности.
С моей точки зрения, наблюдаемый в последние годы рост конкурентоспособности современной российской журналистики объясняется двумя ключевыми особенностями. Во-первых, она высокопрофессиональна с точки зрения подачи точной, то есть правдивой и проверенной информации. А во-вторых, в информации многих российских СМИ все больше глубоких и высоких смыслов – в отличие от откровенной белиберды и штампов, транслируемых западной прессой.
Философский клуб на журналистской площадке, каким является Зиновьевский клуб МИА «Россия сегодня», занимается именно тем, что стремится напитать журналистскую среду конкретными смысловыми конструкциями, перевести эти конструкции на журналистский язык и, напротив, поднять какую-то часть российской журналистики на уровень реального понимания происходящих в стране и мире процессов.
Вот вы говорите о «смысловых конструкциях». Поясните на конкретных примерах — о каких смыслах идет речь? Что такого особенного Зиновьевский клуб привнес в российскую журналистику?
Примеров могу привести массу, но скажу о главном. Ключевая категория, если говорить о смыслах, это категория «понимание». Массовому журналисту для того, чтобы производить тексты, понимания, в принципе, не требуется. Иногда не требуется даже элементарного знания предмета. Большинство журналистов заняты, в лучшем случае, констатацией фактов. Более высокий уровень работы в масс-медиа предполагает интерпретацию получаемой информации. И этим занимаются комментаторы и обозреватели, которым часто тоже не хватает понимания сути происходящего, замещаемого в итоге «авторской позицией».
Так вот, работа Зиновьевского клуба основана на технологиях обеспечения понимания тех или иных процессов и явлений, на так называемой методологии познания. И когда процесс производства и трансляции информации сопровождается ПОНИМАНИЕМ её значения, качество производимого журналистом продукта становится более высоким. По меньшей мере, понимание происходящего связано со способностью отличать фейк от собственно информации, а достоверную информацию от дезинформации и пропаганды. Оно предполагает также способность видеть сущностные вещи. Вот как бы журналисты отличали характер решений, например, нашего президента от характера решений, допустим, Барака Обамы, если бы ориентировались только на сам факт принятия этих решений? Понятно ведь, что у каждого решения есть своя подоплека, но как её увидеть без понимания сущностных феноменов?
Ну да, все это интересно, но требует отдельного интервью. Давайте вернемся к Зиновьеву и клубу его имени. Можно ли утверждать, что Александр Зиновьев вам ближе, чем какой-то другой русский или советский философ? И если это так, то почему?
Прежде чем ответить на этот вопрос, замечу, что лично я разделяю отечественную философию на досоветскую (русскую), советскую и постсоветскую (новорусскую).
В русской философии и вообще – в отечественной дореволюционной общественно-политической мысли – масса авторитетов, на коих я ссылаюсь в своих работах, в особенности – по темам своей философской специализации (философская антропология и политическая философия). И это несколько десятков ярчайших имен – от Николая Данилевского и Константина Леонтьева до марксистов и евразийцев, из числа которых даже страшно выделять кого-то особо, настолько русская философская школа мощна и самобытна.
Что же касается философии советского времени, то Зиновьев здесь – одинокий колосс. Не только с точки зрения глубины мысли, но также в смысле высоты его гражданской позиции и яркости судьбы. За семьдесят лет своего вполне безбедного существования советская философия произвела много добротных философов (не буду называть фамилий, дабы никого не обидеть), но ни одного – если не считать Александра Зиновьева – мирового уровня.
В этом смысле Зиновьева можно назвать своего рода мостом между блестящей русской дореволюционной философией и современной российской философией, которая находится в стадии становления, но может, кстати, и не состояться.
Словом, можно разделять или не разделять взгляды Зиновьева, но нельзя не признавать его главенствующей роли в советской философии – роли знаковой и краеугольной. Мало того, что он был выдающимся логиком, оригинальным социологом и масштабным мыслителем как таковым. Он еще писал великолепные книги, в силу чего я всегда называл Зиновьева «Достоевским в русской философии». Понятно, что у Зиновьева свой оригинальный художественный стиль. Так, большая часть его книг написана – как считал сам Зиновьев — в жанре «социологического романа». С моей точки зрения, лучшие его произведения, включая «Зияющие высоты», написаны все-таки в жанре «интеллектуальной игры» — и это было новым словом в русскоязычной литературе. Полагаю, что еще одним и, пожалуй, единственным российским классиком, реализовавшим себя в этом жанре, стал современный писатель Виктор Пелевин, хотя какой-то большой философии в его произведениях нет. В интеллектуальной игре Зиновьева на первом месте все-таки его «логический интеллект», опирающийся на жесткий реализм, ну а в интеллектуальных играх Пелевина больше игры, производной от увлечения постмодерном.
Разумеется, логический интеллект мне куда ближе пусть даже самого талантливого, но стеба. Впрочем, с Зиновьевым меня объединяет не только идейная и методологическая близость, но также один факультет, схожее мироощущение и масса других обстоятельств.
С вашими сопоставлениями Зиновьев-Достоевский и Зиновьев-Пелевин, наверное, можно согласиться.
Я бы сюда добавил еще два сопоставления: Зиновьев-Платонов и Зиновьев-Высоцкий – в смысле схожести характеров этих выдающихся наших мастеров слова и их отношения к творчеству, стране и власти.
Возможно. К сожалению, нынешнее поколение плохо знакомо с произведениями Александра Зиновьева. К тому же его книги все-таки не для массовой аудитории. В этом смысле он, конечно же, не Высоцкий. И вот если бы мы предложили сформулировать некий «символ веры» философии Зиновьева, то как его можно представить?
Творческое наследие Александра Зиновьева – это почти 70 книг, значительная часть которых затрагивает различные гуманитарно-философские дисциплины. По этой причине для описания его «символа веры» нам понадобится несколько интервью. Краткая же квинтэссенция его наследия такова.
Во-первых, Зиновьева можно назвать самым большим методологом советской эпохи, который поднялся в своем изучении, например, господствующей на тот момент советской идеологии до уровня её отрицания с, прежде всего, подлинно марксистских позиций. Это, кстати, отличает Зиновьева от другого глобального критика советской эпохи Александра Солженицина, который критиковал не столько советскую версию марксизма, сколько марксизм и коммунизм как таковой, приложив руку к разрушению СССР.
Зиновьев, напротив, никогда не выступал против своей страны и левой идеологии, предлагая созидательные идеи и стремясь творчески развивать социальную теорию. В этом смысле Зиновьев всегда был главным советским «левым», и сегодня по праву может считаться первым идеологом мирового антиглобализма и альтерглобализма. И его критика современного Запада и так называемого западнизма (http://ria.ru/zinoviev_club/20151201/1333680723.html) еще более беспощадна, чем критика советского псевдокоммунизма.
Третья важная особенность мировоззрения и философского концепта Зиновьева связана с его особым отношением к науке. Он стремился сделать науку идеологией, а идеологию, напротив, поднять до уровня науки. Безупречная, с точки зрения морали, позиция ученого не может не вызывать симпатии у любого человека, понимающего, что такое научное знание.
Ну да, стремление Зиновьева сделать философскую науку идеологией повседневной жизни хорошо известно. А вот как быть с Верой? Известно ведь, что Зиновьев был атеистом. Между тем русская философия всегда развивалась бок о бок с основными постулатами православия. Как это соотносится с вашей оценкой Александра Зиновьева как «моста» между старорусской и новорусской философиями? И вообще – как ваше личное мироощущение как знатока и ценителя, например, русской православной иконы сочетается с увлечением творческим наследием Зиновьева?
Советское время было временем воинствующего атеизма, и было бы удивительно, если бы советский философ № 1 вырос не из марксистской, а из христианской или какой-то иной шинели. Замечу при этом, что ранний Зиновьев действительно был воинствующим атеистом, однако это говорит не о его неприязни к православию как к системе ценностей, но об иной – в сравнении с православной доктриной — мировоззренческой платформе. Александр Зиновьев был тем настоящим ученым, для которого Наука и Знание, как я уже говорил, всегда были выше любой Веры. Такова его позиция как человека науки до мозга костей, и в этом, кстати, его сила.
При этом для позднего Зиновьева характерно своего рода Богоискательство, в связи с чем – уже в постсоветское время — он называет себя «верующим атеистом», и достаточно ознакомиться с «зиновьегой» (шутливое название личного этического кодекса Зиновьева), чтобы понять: его этика основана не на абстрактных общечеловеческих ценностях, но на ценностях русской традиции и на русском цивилизационном архетипе.
Задам встречный вопрос: а что представляла собой Русская православная церковь в советское время? Только ли безупречный духовный институт, к которому следовало относиться без критики? Движение к такой не-безупречной церкви в позднесоветскую или даже в новорусскую эпохи было бы шагом назад, к архаике, что для Большого ученого, устремленного в будущее России и планеты Земля не могло быть приемлемым. Я уже не говорю о многочисленных псевдоправославных и прочих культах, которые и до сих пор не только заполняют то пространство нашей страны (одна только секта «Бога Кузи» чего стоит!), где должна быть духовная жизнь, но и замещают людям стремление к научному знанию. И именно это – духовную деградацию и сектантство Зиновьев считал мракобесием.
Понятно, что сегодня ситуация в Православном мире меняется к лучшему, в связи с чем, например, Святейший Патриарх произносит такие «продвинутые» речи, каких не услышишь в Институте философии РАН, но Зиновьев, увы, не дожил до этого дня и не может пообщаться со Святейшим, чтобы обсудить концепт «солидарного общества».
И последнее: православная идея на самом деле легко и органично сочетается с левой идеей (это я говорю уже и как ценитель православной культуры, и как специалист по левой идеологии). Достаточно вспомнить такое простое русское слово как «народность». Чем больше в православии здоровой народности, тем ближе она к «левой» идеологии и, напротив: подлинный, то есть народный социализм всегда был близок к библейским ценностям. Проблемы между этими двумя паттернами российской цивилизации всегда начинались тогда, когда РПЦ слишком сильно прислонялась к государству-бюрократии, а социализм подменялся государственным квазисоциализмом.
В вашей последней книге, которая была представлена в ходе Зиновьевских чтений в Агентстве «Россия сегодня» («Обретение идеологии. Методология поиска») вы опираетесь не только на идеи Зиновьева, но и на позицию Всемирного Русского Народного Собора, утверждая, что новая российская идеология должна стать неким синтезом христианских и социалистических идей.
Отчасти это так. С одной только поправкой.
Сегодня только ленивый не говорит об идеологии «православного социализма» или (если использование слова «православный» видится кому-то сужением клерикальной компоненты) о необходимости сочетания консервативных и левых идей. Что касается вашего покорного слуги, то я стараюсь избегать несвежей терминологии и предпочитаю говорить о «цивилизационной» идеологии, которая в наших конкретных исторических условиях способна примирить не только православие (точнее, православную этику) и передовую социальную мысль и, в этом смысле, не только науку и веру, но также, казалось бы, непримиримые этнические, конфессиональные, классовые и иные противоречия. Впрочем, это отдельная тема огромного масштаба, о которой предлагаю поговорить как-нибудь особо.
И, пожалуй, последний вопрос: какую из книг Александра Зиновьева вы считаете самой значительной?
Разумеется, ту книгу, что породила феномен Зиновьева – его «Зияющие высоты». Нужно понимать, что эта книга — не просто критика советского режима. Это шедевр, отказаться от которого Зиновьев не мог не только по идейным соображениям. Представьте, как бы поступил Леонардо да Винчи, если бы какой-то правительственный чиновник предложил ему выбирать: отказаться от Джоконды или покинуть Италию. Я думаю, что Леонардо, как Творец с большой буквы, выбрал бы второе.
Между прочим, сегодня нетленность этого зиновьевского произведения очевидна. Спустя полвека после издания «Зияющих высот» мы видим справедливость каждой строки этой книги: разве ныне на различных руководящих постах не те же карикатурные рожи, что и 50 лет назад? Разве логика бюрократов, казнокрадов и приспособленцев за это время изменилась? Разве подлинная наука стала востребованнее? Увы, нет.
Полагаю, что Александр Зиновьев сегодня актуален, как никогда ранее.
