Леонид Поляков: Российская философия — большая пустыня

Русская философская традиция исчерпала себя в период, когда все философы стали марксистами-ленинцами, с тех пор эта научная область пребывает в агонии и упадке. Такую точку зрения в разговоре с “Ъ” высказал профессор НИУ «Высшая школа экономики» доктор философских наук Леонид Поляков. Он называет ведущее отечественное научное учреждение ИФРАН «заповедником реликтовых ученых», которое должно быть закрыто. Более того, господин Поляков предлагает прекратить преподавание философии в ее нынешнем виде в вузах.

 

— Вы сравнили современную российскую философию с пустыней. Почему?

— Да, я назвал это пустынным состоянием. Но пустыня — это все-таки переходное состояние. Ведь песок перекатывается, ландшафт меняется, и, может быть, впереди плодородные почвы. Сейчас мы находимся в ситуации «или — или». Или мы начнем возрождать наше великое «золотое» прошлое и искать новые способы философского мышления, или окончательно станем пустыней.

— Думаете, золотой век отечественной философии позади?

— Определение золотого века как ушедшего предполагает, что мы вступаем в какой-то другой, скажем, серебряный век, который не хуже предыдущего, просто отличается от него, но и сам по себе достаточно ярок. Я думаю, что наше «золото» в русской философской мысли до конца не исчерпалось, хотя сегодня очень трудный период. За начало этого золотого века принято брать Чаадаева, затем следуют Соловьев, Бердяев, Флоренский, Розанов, Лев Шестов, Иван Ильин, братья Трубецкие и так далее. Нельзя сказать, что список очень уж большой, но имена действительно выдающиеся.

Наша философская традиция существенно провалилась в период, когда все философы стали марксистами-ленинцами. Начались свои игры, в которых и я был вынужден участвовать, работая в институте философии почти 30 лет, начиная с 1973 года.

Помню обстановку, когда наиболее талантливым людям приходилось уходить в так называемую критику буржуазной философии, чтобы под видом этой критики общаться с нормальными людьми.

В самой марксистско-ленинской философии тоже были попытки инноваций — некоторые читали Маркса по-новому, за что обычно получали по шее. Такие инициативы не приветствовались и наказывались. Понятно, что подобная несвобода противна философской мысли. Поэтому последний русский философ, признанный в мировом масштабе,— это Николай Бердяев. С тех пор русская философия находилась в состоянии агонии и упадка.

— Может ли начаться возрождение?

— Я бы сказал, что нужны три вещи: воспитывать, замечать, чтить. Философия — это прежде всего имена. Платон имел универсальную систему, Аристотель был систематиком, и так вплоть до Гегеля. Потом философия распалась на департаменты, отдельные участки, и философ исчез как вид. Есть эстетики, этики, гносеологи, онтологи, биоэтики и так далее.

— Это все не философы?

— Не совсем философы. Философ — это человек, умеющий оказаться над ситуацией, находясь внутри нее. Сейчас же мы видим в основном узких специалистов. Но все они называются философами. Это средневековая схоластическая традиция, но в нынешних реалиях это неправильно.

Философия — не познание одного какого-то сегмента бытия, как, например, физика, химия или биология. Философия предполагает целостное познание. Это уникальный способ усмотрения.

Поэтому, когда мы слышим такие имена, как, например, Хайдеггер или Бодрийяр, то понимаем, что именно они создают философию как особую систему мировоззрения, уникального взгляда на мир. Русская философия тоже имеет такие имена.

Во все времена могут быть ситуации, когда мы сталкиваемся с чем-то принципиально новым, чему еще нет названия, понятия. Скажем, пандемия ковида. Философ в данном случае — это человек, идущий по целине. На ковид можно посмотреть с разных точек зрения: медицина, вирусология, генетика, социология, психология, экономика. Но взглянуть на это с глобальной позиции может только философ. Способность к обобщению, умение быть максимально актуальным и максимально глубоким одновременно — это как раз задача для философа.

— Сегодня в России так никто не умеет?

— Очень редко кто умеет. Для себя в этой ситуации я могу выделить пару человек, которые могут так делать. В частности, если продолжить тему ковида, мне очень понравилась работа профессора философского факультета МГУ Андрея Ашкерова «Солнечный удар. Критика апокалиптического разума». Это острый, интегральный взгляд на ситуацию.

Но если Бердяев был знаменит во всем мире, то наши нынешние самородки-одиночки, даже самые талантливые, никому не известны и окуклены внутри нашего пространства. Это лишает философию возможности роста. Она как бы варится в собственном соку и не выходит за эти рамки. Нет культуры философской критики, взаимного чтения, которая была у наших предшественников, и это большая беда.

— Какие шаги нужно предпринять, чтобы изменить ситуацию?

— Во-первых, нужно восстановить иерархию, понять, есть ли такое имя, которое после Бердяева достойно того, чтобы на него ориентироваться.

— Такое имя есть?

— Да, это Александр Зиновьев.

— Но его нет в живых…

— Да, он от нас ушел в 2006 году, но его наследие до сих пор не до конца оценено и всерьез не прочитано. Это крайне противоречивая фигура. Его «Желтый дом» и «Зияющие высоты» — книги, вызывающие протест у очень многих. Поэтому его признание натыкается на то, что чисто человеческие эмоции перекрывают разум. Мне бы хотелось, чтобы у нас состоялась процедура признания этого выдающегося русского мыслителя. Дальше нужно организовать ежегодную негосударственную Зиновьевскую премию и награждать тех, кто действительно этого заслуживает. Никакие другие премии, включая Нобелевскую, так не важны, как эта, потому что они ничего не решают. Все и без премий знают, кто чего стоит. В философии сообщество должно обязательно высказываться. Поэтому нам крайне важно объединиться, самоорганизоваться и научиться ценить по-настоящему свежую, талантливую мысль. Тогда внутри может начаться движение, и мы наконец-то перестанем равняться только на западные образцы, как сейчас происходит. Вы ведь посмотрите: все модные, авторитетные философы сейчас — представители западной школы.

Еще одна проблема — отсутствие своего языка. Хайдеггер, Кант, Гегель — у каждого есть свой язык. Не может философ говорит обычным человеческим языком.

— Мне кажется, язык Александра Зиновьева довольно близок обычным людям…

— Вы правы, здесь он является своеобразным исключением. Язык его, с одной стороны, прост, а с другой — отличается особым колоритом, остроумием, его языковые находки порой неожиданны и смешны. Скажем, изобретенные им «всемирный человейник», «гомо советикус» или «идеологенция». Это близко к тому, что пытался делать Александр Солженицын как писатель. Он все время пытался искать свой язык, вычерпывать из потенциала русского языка слова, которых никто до него не придумывал. Философ — всегда изобретатель слов. Но это не должна быть игрой ради словесного изобретения. Это выражение смысла, который раньше никто не открыл.

— Философия есть в образовательной программе практически всех вузов. Она нужна?

— Я не понимаю, как можно преподавать философию. Можно преподавать Гегеля, Платона и так далее. Но философия как предмет просто отсутствует. Это инерция советского времени, когда философия равнялась марксизму-ленинизму. Большая ошибка — вбивать в голову извращенные представления о философии. Сначала в школе, потом в непрофильных вузах молодым людям рассказывают что-то, может быть, даже интересное, но не имеющее к философии никакого отношения.

— Считаете, надо отменить преподавание философии в учебных заведениях?

— Конечно, это надо непременно сделать. Нет философии вообще, как нет, например, психологии — науки о душе, а есть целый ряд психологических школ с разными подходами.

— Значит, философия как предмет не нужна. А институт философии нужен?

— Это больной, даже трагический для меня вопрос. Всю свою молодость и зрелость я провел в этих стенах, у меня там много друзей и коллег. Но одно дело, когда мы работали в советской системе и были философами-идеологами. Мы преподавали диалектический и исторический материализм, научный коммунизм, так отрабатывая свой хлеб. Это целостная доктрина, учение, родившееся в свое время, важнейший этап развития мировой философской мысли. И при всем моем критическом отношении к этому периоду я отдаю ему должное.

Но с начала 90-х годов это заведение представляет собой средоточие архаизма. Это почти музей, заповедник в том смысле, что там обитают реликты, которые занимаются чем-то непонятным — пишут и защищают диссертации, становятся докторами наук и академиками, но кому это все нужно, совершенно непонятно. Философов вообще не должно быть много.