При жизни за социальным философом Александром Зиновьевым охотились спецслужбы нескольких государств.
После смерти, по всему миру, кроме России, открываются центры по изучению его наследия. На днях прошло сообщение, что работы Зиновьева станут основой будущей идеологической программы КНР. Китайцы считают, что он оставил «лекала» для построения сверхобщества, которые помогут им пережить мировой кризис.
29 октября исполнится 95 лет со дня рождения великого русского ученого. Накануне юбилея мы встретились с вдовой гения и пророка Ольгой Зиновьевой.
— Ольга Мироновна, бурный всплеск интереса к наследию Александра Александровича как-то связан с подготовкой к его юбилею?
— На Западе он никогда и не утихал, а китайцы со своей «Зинотекой» просто уловили мировой тренд и пошли на опережение. Они строят в Даляне что-то невообразимо огромное. Там только над переводом работ Александра Александровича будут трудиться около двухсот человек.В рамках юбилея пока готовится два мероприятия: в Греции на аллее мыслителей в Дельфах ему поставят памятник, а также будет открыт Международный интеллектуальный клуб «Зиновьев». Первое мероприятие пройдет в Белграде. Это не случайно. Ведь Зиновьев возглавлял Комитет по освобождению Слободана Милошевича. Именно бомбардировки Югославии подтолкнули нас после двадцати одного года жизни в Мюнхене к возвращению в Москву. Зиновьев объявил, что невозможно «находиться в лагере тех, кто уничтожает мой народ и мою страну», имея в виду, что югославский сценарий готовят и для его родины. Конечно, он не хотел возвращаться в Ельцинскую Россию. Он не мог, как остальные диссиденты, лебезить перед Ельциным с глубокой благодарностью за развал страны. Тем более, что мы никогда и не были диссидентами, хотя нас туда упорно зачисляли. Нас насильно вытолкнули из страны 6 августа 1978 года.
— За антисоветскую деятельность, которая выразилась в публикации в Швейцарии романа «Зияющие высоты» — социальной пародии на СССР. Его первые строки актуальны и сейчас: «Как утверждают все наши и признают многие ненаши ученые, жители Ибанска на голову выше остальных, за исключением тех, кто последовал их примеру».
— Книга стала бестселлером в считанные дни. Ее перевели на 26 языков. Успех был недопустимый для советского человека. Профессора, д.ф.н. Зиновьева лишили всех степеней и званий. Уволили из Института философии АН СССР. Дошло до того, что начали сжигать его академические труды как не представляющие ценности. При этом в библиотеке Конгресса США отечественные экскурсоводы подводили наших экскурсантов к полкам, где стояли переводы Зиновьева, и гордо приводили как пример признания авторитета выдающегося советского логика, философа.
Один из самых влиятельных людей планеты конца ХХ столетия Юрий Андропов, прочтя роман, произнес фразу, сразу ставшую знаменитой: «Мы прожили столько лет в советской системе, но так её и не поняли». В 1976 году член Политбюро ЦК КПСС Михаил Суслов на заседании бюро требовал посадить автора «Зияющих высот» на семь лет строгого режима. Суслов кричал: «Мелкую сволочь ловим, а сволочь номер один — прозевали».
Мы тогда вмиг попали в окружение. За нами в бинокль наблюдали из окон соседнего дома. Кого-то из соседей по подъезду выселили и вместо них поселили товарищей с непроницаемыми физиономиями. Нас не трогали, но безымянные хулиганы били на улице наших друзей, которые к нам приходили. Всех посетителей демонстративно снимали на камеру. Телефон прослушивался так надсадно, что мы вздохнули с облегчением, когда его у нас срезали. Возвращаясь после прогулки, находили на кухонном столе чьи-то небрежно оставленные окурки. Так нам давали понять, что мы не просто под колпаком, а под медным тазом. Мы старались жить, все это не замечая. Не устраивали пошлых скандалов как многие диссиденты: «Мне позвонили, ко мне заглянули, у меня украли и т.д.». Это не было уровнем Александра Зиновьева. В этом плане советской власти с ним было очень сложно. Он не поддавался на дешевые провокации. Александр Александрович, кстати, всегда отказывался от всех грантов, предложений западных институтов получать какие-то деньги. Никаких подачек и подкупов он не принимал, чем опять-таки сильно отличался от диссидентов.
Снял штаны перед комиссией
— Как же вы жили, не имея возможность работать?
— Продавали свою библиотеку, альбомы по искусству. Народ, который приходил к нам как к себе домой, нес кто курицу, кто кабачок. Помогал академик Петр Капица. Присылал в письмах деньги. Кстати, Петра Капицу и Александра Зиновьева одновременно в 1974 году избрали в Академию наук Финляндии. С одной стороны, это была своеобразная охранная грамота, а с другой, дополнительная причина головной боли и раздражения для профессиональной среды. Именно изнывающая от зависти профессиональная среда, по сути, выставила Александра Зиновьева из Советского Союза. Бывшие друзья – философы, коллеги, ученики — строчили доносы и в КГБ, и в идеологический отдел ЦК КПСС.
А работать нам предложили. Один раз. Однажды мы получили вызов из Черемушкинского райисполкома, явиться туда в неприемный день. Нас везде тащили по неприемным дням, чтобы не создавать ажиотажа. Да и легко человека «укатать» куда угодно в неприемный день. Сан Саныч остался работать дома , а я пошла на прием со старшей дочерью Полиной. Чиновник, председатель этого исполкома, сообщил мне, что по советским законам Александр Зиновьев — тунеядец. То, что он занимается наукой и пишет книги дома – это не считается работой. В связи с этим нам идут навстречу, заявил глава райисполкома, и предлагают моему мужу место лаборанта в Омском университете. Я говорю: «Ой, не знаю, справится ли доктор наук, профессор, академик финской академии наук с такой нагрузкой». Он с гаденькой ухмылочкой продолжает так запанибратски: «Ольга Мироновна, что вы с ним живете, разводитесь, а? Что он вам сдался? Пусть уедет, куда он хочет. Он же гораздо старше вас. Мы вас поддержим, дочку в хороший детский сад устроим». «А он никуда не хочет уезжать». «Ну, все равно. Бросайте вы его. Он же старик». Я посмотрела не него и говорю: «Да это вы старик». «На коленях приползете, умолять будете. Вас никто не примет!» — кричал он мне в спину.
— Действительно, расскажите, как вы познакомились с Александром Александровичем?
— Мы познакомились первого октября 1965 года. Это был мой первый день работы в Институте философии АН СССР. Институт потряс меня своими высокими потолками, красными дорожками и очень важными людьми. Я сидела в своем кабинете. Вдруг дверь буквально вырывается из петель и врывается Александр Александрович – лазерный поток энергии, света, невероятной красоты. Произошло короткое замыкание. Он это понял, и я поняла. Попросил меня помочь с переводами к его работе. Я подумала, что к дипломной. Он непостижимо молодо выглядел. Уже потом мне объяснили, кто это такой. А я и понятия не имела, что передо мной фронтовик, доктор наук, заведующий кафедрой. Ну, такой юный, свежий, спортивный.
— Про войну он вам много рассказывал.
— Нет, как настоящий фронтовик он молчал. Но однажды один случай смешной рассказал в компании. Во время войны к ним в эскадрилью прислали товарища из тыла, чтобы тот совершил один безопасный полет в сторону линии фронта и на этом основании получил орден. Ответственное задание поручили Сан Санычу. Зиновьев знал, откуда прилетела эта тыловая крыса и так укатал его на своем самолете, что тот обделал всю кабину пилота. И когда они приземлились, лейтенант Зиновьев приказывает этому майору: «А теперь самолет мыть!». Майор самолет почистил, но лейтенанта Зиновьева потом на губу отправили.
— Ваше знакомство попало на «оттепель», какой она была?
— Живой и окрыляющей. Мы общались с огромным количеством людей. Было ощущение легкости, насыщения пространства интеллектом. Ходили на лекции по литературе, физике, микробиологии, йоге в Политехнический музей, в Коммунистическую аудиторию МГУ на Моховой. На Андрея Вознесенского ходили. Были бесконечные посиделки и уже — слава богу — не только на кухне, говорили все и сразу, обо всем. Разверзлись какие-то ворота умолчания, и люди постоянно говорили, говорили обо всем. Это была какая-то говорящая цивилизация, которая до этого долго молчала.
Мы жили киношной жизнью, ходя на закрытые просмотры в Дом журналистов, Дом архитекторов, «Иллюзион». Летали в Киев на концерт Герберта Караяна, потому что в Москве невозможно было достать на него билеты. Раз в неделю ходили в гости к Юрию Любимову. По крайней мере через день бывали в мастерской у Эрнста Неизвестного. С Эрнстом вообще дружили взахлеб (в своё время он посещал лекции на философском факультете МГУ и быстро подружился с фронтовиком, лётчиком штурмовой авиации Александром Зиновьевым). Дело в том, что вся послевоенная когорта фронтовиков, которые увидели жизнь другой, другие страны, представления, народы и ценности и вернулись домой, уже критически настроенными, но с громадным желанием двигаться, работать, восстанавливать страну. Делать все возможное, чтобы избавиться от балласта свинцовой тяжести идеологии, которая ощущалась везде.
Мастерская Эрнста была проходным двором для всех служб, какие только существовали. И вот когда начались наши проблемы, мы поняли, откуда они произошли. Часть рукописи «Зияющих высот», которую Зиновьев показал Неизвестному, оказалась в Англии, у Жореса Медведева, который прислал нам обычную открытую по почте: «Отличный роман, читаю с удовольствием и так далее».
Вот тогда нас и начали выталкивать. Нам регулярно, как сейчас рекламу, опускали в почтовый ящик приглашение из Израиля. Чтобы дезавуировать русского человека, нужно было доказать, что русский писатель-то он все-таки еврей.
Нам методично с разных сторон намекали – главное уехать. Но Зиновьев, пронзительно русский человек, не хотел уезжать с Родины.
Когда его выдвигали в Академию наук, он с гордостью писал в анкете – «русский». Знаете, что ему сказали на высокой комиссии? «Александр Александрович, но вот говорят, что Зиновьев это такая фамилия не совсем, так сказать…». Зиновьев понимает о чем идет речь. Молча снимает пиджак, расстегивает ремень, верхнюю пуговицу брюк. До изумленного ученого совета доходит, что сейчас неминуемо произойдет, и они испуганно просят остановиться. Таким абсолютно свободным Александр Зиновьев был всегда.
Грозились отправить дочь в детский дом
— С кем из друзей Александр Александрович был особенно близок?
— К нам, когда Сан Саныча уволили из института, домой приходили толпы народа. Скульпторы Вадим Космачёв, Эрнст Неизвестный, Сергей Есаян; физики Турчины, сын Юрия Орлова, Раиса Лерт, философы Пётр Егидес и Тамара Самсонова, Валентин Карякин, наша Ася Федина, Карл Кантор, Валентин Марохотин, Изольда Щедровицкая, Наташа Осьмакова, Дима Ханов, Аида и Владимир Сычёвы, художник Андрей Голицын; писатели Георгий Вадимов, Владимир Войнович, Слава Лён, адвокат Софья Каллистратова, Наталья Столярова, много-много журналистов… Дверь на ключ мы не закрывали, чтобы не бегать открывать. Владимир Войнович привел к нам удивительно светлого человека — Венечку Ерофеева. Венечка пришел ошеломленный «Зияющими высотами», сидел на кухне и буквально в упор рассматривал Александра. Два русских писателя тогда открыли друг друга. Они абсолютно сошлись — как замок и отмычка. Венечка регулярно приезжал из своих Петушков, и они буквально кричали, когда разговаривали, спорили до хрипоты, выкрикивая свою русскую судьбу — быть талантливыми, яркими и задвинутыми в угол.
Одной из первых фраз, которую Венечка произносил, когда приходил, была – давайте быстрее разговаривать, пока меня не напоили.
Он был ярко талантлив, что очень нервно ощущала окружающая его среда и делала все возможное, чтобы погубить этого русского гения… Когда речь идет о Марке Захарове, о Марке Розовском, то всегда так получалось, что любые конфликты, если они с ними были, всегда превращались для них в какую-то индульгенцию и привилегии. И это отношение продолжается по сегодняшний день. Либеральная тусовка делает все возможное, чтобы русского феномена не было в истории, литературе, музыке, искусстве.
— Что все-таки стало причиной вашего отъезд за границу?
— Нас опять в неположенный день вызвали в ОВИР. Мы входим в кабинет к начальнику ОВИРа, он протягивает нам паспорта говорит: «Вот вам визы на вылет в ФРГ. Вылетаете через неделю». Мы спрашиваем: «А почему ФРГ, почему такая спешка?». Он нам говорит: «Если не хотите вылетать сейчас все вместе, мы по отдельности этапируем вас в разные лагеря. Лишим родительских прав. Дочь отошлем в самый поганый, — он так откровенно и сказал «в самый поганый», — детский дом. Дадим ей другое имя и фамилию».
Мы забрали паспорта и на выходе поинтересовались, почему всё же так быстро. И он, глядя на меня, отвечает: «Иначе вы всех наших агентов изувечите». (Хотя конечно же было и другое объяснение, с которым мы ознакомились уже в Мюнхене).
— То есть?
— Незадолго до этого, Сан Саныч возвращался с очередного интервью в информационном агентстве «Ройтер». Я поджидала его у окна и видела, как его привезли на машине. Потом слышу, как он бежит по лестнице. Он никогда не ходил, всегда стремительно и всегда бегом. Уже собираюсь открывать дверь и слышу, какая-то возня на лестничной клетке. Огромный мужик, претворяясь пьяным, душит моего мужа. Сан Саныч был очень спортивным, увлекался боксом, но свалить этого медведя он явно не мог. Тот молча терпит удары, сопит и душит. Я в ужасе кидаюсь на кухню и ищу, что бы такое мне схватить. Понимаю, что мясорубка слишком большая: я ее не удержу. Нож – нельзя. Если я зарежу человека, то нам всем крышка, припишут то, на что нас, собственно, и провоцируют. И тут я вижу тяжеленный латунный пестик в ступе. Хватаю этот пестик и несусь на лестницу. Замахиваюсь, понимая, что главное не попасть по голове, и со страшной силой ударяю ему по плечу. Раздается страшный хруст. Рука у него падает плетью, он отпускает Зиновьева, смотрит на меня совершенно трезвыми глазами: «Во дает». Сыпля проклятьями, спускается на лестничный пролет и опять: «Во дает!». А снизу его уже товарищи ждут.
— Жизнь в Германии показалась спокойной?
— Если не считать, покушений, то да.
Пример суперсоветского человека
— Каких покушений?
— Минимум трех. Ведь Александр Александрович мешал всем. И КГБ, и ЦРУ. Он на первой же конференции сказал, что советская власть не является его врагом, и не он ее жертва, скорее ей от него больше досталось. То же самое и про Запад. Он неоднократно утверждал, что Запад вовсе не царство демократии. Работы Зиновьева разрушали их идеологическую пропагандистскую картинку на экспорт, т. е. на СССР и в страны социалистического лагеря.
На пересадке в аэропорту Франкфурта его встретили словами: «Приветствуем Вас в царстве свободы!». Зиновьев ответил: «А я не рассматриваю Запад как царство свободы. Да и в Советском Союзе я был свободным человеком». В русской эмиграционной печати немедленно появились статьи под заголовками: «Зиновьев обнажил свое лицо», «Зиновьев — советский агент», «Господин Зиновьев, какой у вас ранг в КГБ?».
На Западе распустили слух, что настоящего Зиновьева гноят в ГУЛАГЕ, а вместо него в Германию заслали полковника КГБ. Зиновьев отвечал: «Я прожил жизнь вместе со всей советской историей и не собирался от нее отрекаться. Я был не просто советским человеком, я был суперсоветским человеком. Я родился после революции и вырос в Советской России. Я вырос на лучших идеалах коммунизма и лучших идеалах революции, получил образование, которым я очень дорожу. В него вошло все лучшее, что создавало человечество в прошлом. Это моя нормальная среда обитания. И я стал жесточайшим ее критиком именно в силу этого. Я очень рано понял, что с такими идеалами и с таким мировоззрением я мог появиться только в этом обществе».
Почти сразу после приезда в Мюнхен, осенью 1978 года его пытались убрать с помощью бактериологического оружия. Как-то Александр возвращается домой и говорит: «Мне что-то плохо». За 40 лет нашей совместной жизни таких слов от него я не слышала. Я трогаю его лоб — у него высоченная температура. Начинаются судороги. «Скорая» приехала быстро. Смотрят на Зиновьева, переглядываются, ищут что-то на теле. Как потом выяснилось, они искали следы укола. Тогда на слуху была история с зонтиком, которым убили болгарского диссидента Георгия Маркова. Врачи срочно повезли его в университетскую клинику, сделали промывание, отправили анализы в лабораторию токсикологии и вирусологии в Лондон. Оказалось, что моего мужа отравили бактериологическим оружием. В книжном магазине респираторно впрыснули какую-то дрянь из баллончика.
Чуть позднее в Стокгольме его пытались похитить после пресс-конференции. Весной 1983 года перерезали резиновые трубки системы охлаждения нашей новенькой БМВ. Хорошо, что клубы пара над капотом я заметила за секунду до выезда на автобан: иначе на скорости 160 — 180 км/час аварии с летальным исходом было бы не миновать.
— Мы видим, что Зиновьев и сейчас не очень удобная фигура. Китайцы собираются строить по нему свое будущее, а у нас вкладывают огромные деньги в поиск «национальной идеи», когда она лежит в библиотеке совершенно бесплатно.
— Сейчас у правящего класса существует спрос на консерватизм. Почему — это совершенно очевидно. Тот правящий класс который сформировался на грабительском приватизации, на продвижении прозападных реформ, хотят сохранить статус-кво. Поэтому нужна консервативная идеология в любом виде от монархизма до белогвардейщины и власовщины. Мы видим это и по тому, что контакт в Европе идут преимущественно с правыми партиями, несмотря на то, что Россию как раз поддерживают партии левые. Зиновьев государственник и цивилизационщик, но если говорить, на чьей он стороне, то он, безусловно, на стороне народного большинства, а не правящего класса. Такая позиция в части элит не очень приветствуется. При этом, запутавшемуся в целеполаганиях правящему классу объективно очень нужна новая философия экономики, новая философия социальных проблем, политики. Но субъективно – наоборот. Есть страх, что философы произнесут правильные слова, не выгодные правящему классу. И позиция бескомпромиссного мыслителя Зиновьева в данном случае является примером, как относиться и к науке, и политике. Он никогда ни перед кем не прогибался, ориентируясь только на научные знания.
— К слову, Госдумой принят в разработку закон о российской нации. Еще нет текста закона, до сих пор не очень ясно, что вкладывается в само понятие этой нации, но опасение, что нам предложат некоего идеологического кадавра, уже есть.
— Мне трудно забраться в сознание «творцов» этого нового закона. Я только могу с сожалением констатировать, что это – не творчество, а тавтология. Во времена СССР содержалось положение о советском народе как об исторически сложившейся общности. И я убеждена, что советский народ, общность советских людей, безусловно, состоялись. Более того, я уверена, что все наше поколение принадлежит этому народу. Пусть даже отдельные люди этой генерации не признают или не осознают этого факта. Советский народ совершил героические прорывы в истории нашей страны. Он уничтожил страшную угрозу человечеству – фашизм. И сделал это именно советский народ, а никакой не российский.
Я отказываясь считать себя «россиянином», я – гражданин России. Я – русская по происхождению и не отрекаюсь от своей этнической принадлежности.
Назвать нас всех, живущих в России, россиянами, это то же самое, как, например, обозначить все существующие крупы только одним словом – каша. А ведь есть гречка, рис, просо, манка…
Философ vs Президент
В марте 1990 года культовая передача «Апостроф» французского телеканала «Антенн-2» провела дебаты Бориса ЕЛЬЦИНА, в тот момент опального политика, и Александра ЗИНОВЬЕВА, только что выпустившего книгу «Катастройка» — острую сатиру на горбачевскую перестройку. Зиновьев тогда буквально «размазал» Бориса Николаевича, чего тот ему никогда не простил.
— Перестройка не есть прогресс, это болезнь общества, это кризис! И когда Ельцин говорит, что нужно ускорить перестройку, он хочет приблизить страну к смерти, — рассказал Александр Александрович. — Почему Запад аплодирует Михаилу Горбачеву и Борису Ельцину? Что вы думаете, Запад хочет, чтобы советские люди жили роскошно, были сыты? Ничего подобного! Западу нужно, чтобы Советский Союз развалился. Горбачева похлопывают по плечу и Ельцина, поскольку думают, что они разваливают страну. Они говорят: действуйте, Миша, Боря, — а они и рады стараться. Это все игра на Запад.
Я не политик, я исследователь. Что будет, я вам точно скажу. О брежневском времени будут вспоминать как о «золотом веке». Вот что будет…
Только факт
Зиновьев был в 1999 году главным номинантом на Нобелевскую премию. Но он тогда жестко критиковал бомбардировки Сербии, поэтому награду решили дать политкорректному Гюнтеру Грассу.
