Odnako.org, 15 августа 2016 г.
Выдержка из статьи «Закат Заката и восход Восхода». Полную версию статьи можно найти по ссылке: http://www.odnako.org/almanac/material/zakat-zakata-i-voshod-voshoda/
В течение всего XX века западная философская пропаганда утверждала, что в результате победы большевиков Россия выпала из истории. И теперь она должна якобы в эту историю вернуться, но очень многие народы Россию обогнали и потому она обречена догонять их сотни лет, что ставит под сомнение вообще осмысленность существования России как целого. Мы, дескать, и в XIX веке страшно отставали, а тут ещё и почти сто лет шли не туда.
Это утверждение не просто неверно — дело обстоит в точности наоборот. Россия в XX веке не просто оставалась участницей мировых исторических процессов. Россия в XX веке стала эпицентром и основным плацдармом глобального исторического процесса. Поскольку именно в России история впервые стала объектом искусственного технического, социоинженерного отношения. Именно в России был реализован проект по установлению глобальной социотехнической позиции с рафинированным научным основанием, проект, свободный от «случайного» обоснования и захвата частным капиталом. И поэтому именно благодаря России исторический процесс окончательно стал глобальным, универсальным, единым, тотальным (всеобщим). Именно Россия в двадцатом столетии собрала в себе все основные тенденции европейской цивилизации Нового времени, весь уже разразившийся кризис Запада. Но при этом Россия оставалась самой собой. Запад оказался внутри России. Но Россия не стала тождественна Западу.
Фактически эта роль России в мировом историческом процессе выразилась в двух мировых войнах, эпицентр которых оказался опять-таки в России. В ходе этих войн рухнул классический империализм как конкуренция классических государств и достиг своего максимума кризис государства как цивилизационного института;
в мгновенном переходе от буржуазной революции — прямого продолжения общеевропейского революционного процесса — к социалистической контрреволюции и учреждению социалистической практики как основного мирового тренда в попытке системного воспроизводства и развития государства в условиях кризиса;
в стремительном свержении веры в Бога светской верой человекобожия, сопровождаемом религиозной войной. Именно мы знаем последствия как утверждения власти светской религии, так и её крушения. Эти уроки ещё только предстоит выучить тем народам, которые сегодня поклоняются идолам всеобщей управляемой демократии;
в остановке и разгроме самого масштабного расистского проекта, когда-либо запускавшегося британским (англосаксонским) расизмом, а именно — германского нацизма;
в утверждении доктрины о власти научного мышления как единого целого. «Низ» социальной структуры был трансформирован промышленной экономикой, которая родилась из фундаментальных научных открытий о природе — это происходило особенно интенсивно, в форме промышленной революции, в XIX и XX веках. «Верх» же социальной структуры был окончательно трансформирован научным мышлением именно в XX веке, вместе с появлением рабочих научных представлений о социуме, открывших возможности социальной инженерии и давших в руки сверхвласти инструмент влияния, воздействия и управления, значительно превосходящий по мощности классические модели государства. Это произошло именно у нас, в России.
Русская трагедия – воистину трагедия, поскольку Россия в начале XX века действительно взяла на вооружение максимальные целевые установки европейской цивилизации Нового времени, сама являясь носителем иной, хоть и родственной цивилизации и культуры. А затем, при реализации этих установок, довела их до логического завершения, устремившись к западной утопии светской веры как к реально достижимой цели (чего сама западная цивилизация никогда не делала). Теперь мы стоим по ту сторону этого предельного перехода. По ту сторону западноевропейской культурно-цивилизационной мечты. Мы теперь знаем о ней всё: осталось понять, что именно есть это «всё». Эта роль пока ещё не является лидерской, поскольку за нами никто пока не идёт. Нас просто никто не в состоянии понять, поскольку мы ещё не поняли себя сами. Однако в обозримом будущем, когда другие народы переживут крах исторического рывка к утопии, когда погибнет социальная религия (а она недолговечна), мы, возможно, окажемся в лидерской позиции. Если выживем.
Ещё раз хочу подчеркнуть: в век глобальной войны Россия выступает как протагонист этого процесса. Россия — не территория какого-то там «эксперимента», а главная организационная точка мирового процесса, его эпицентр. В этом заключается окончательный ответ на вопрос о так называемой русской идее, которую мы якобы утратили и теперь должны разыс-кивать днём с огнём на манер Диогена. Вместо воображаемой «идеи» мы имеем реальную судьбу с продолжением.
Дело в том, что ни один из запущенных в XX веке современных процессов — мировая война, падение государства как основы цивилизации и культуры, социалистическая контрреволюция и реорганизация, развитие и воспроизводство государства, утверждение светской религии, расистское идеологическое обоснование мировой сверхвласти и оформление доктрины о власти научного мышления — ни один из этих процессов не завершён, пройдены лишь первые кризисные стадии.
Мировая война из «горячей» войны империй трансформировалась в «холодную» войну сверхвласти на уничтожение конкретных государств, цивилизаций и целых народов.
Государство не просто превращается в инструмент сверхобщества и сверхвласти. Уже не в теории, а на практике ставится вопрос о его полном исчезновении. Тем самым завершается, но ещё не завершён главный социальный процесс Нового времени.
Продолжается восхождение сверхвласти, основанной на научном знании о социальных процессах. История Нового времени, пройдя от промышленной революции, основанной на науках о «природе», к социальной революции, основанной на науках о «человеке как природе», переходит теперь от региональных революций к глобальной революции-войне.
Продолжается восхождение светской веры и религиозная война за утопии. Мечта о коммунизме, который должны были построить к 1980 году, сменяется мечтой об утопии всеобщей, тотальной демократии, принадлежащей к тому же родовому корню натурализма и субъективизма, что и коммунизм.
Продолжается кризис научного мышления, которое само по себе не может обеспечить практического подхода к миру, к его целостности. Наука порождает лишь атомизированные представления о многочисленных предметах, механически объединённых в так называемую «научную картину мира». Именно из вариантов так называемого «научного мировоззрения» рождаются идеологии, утопии, светская вера, призванные компенсировать практическую несостоятельность науки в отношении мировой целостности и человека. В то же время сверхвласть, претензии на которую обслуживает научный подход, стремится именно к мировому господству.
Параллельно, со второй половины XX века, начинается торможение научного откровения, сокращение числа фундаментальных открытий. Рождается постиндустриальный миф, призванный объяснить и компенсировать торможение индустриальной революции хозяйства. Рождается гигантское несоответствие между экономикой как всей совокупностью монетизированных общественных отношений и собственно хозяйственной деятельностью. Деньги из инструмента управления хозяйством становятся одним из инструментов управления обществом, что порождает гигантские проблемы как в хозяйстве, так и в обществе.
Оформляется сверхвласть, основанная на социальном управлении людьми, идущая вне государства и помимо него. Субъект этой сверхвласти реализуется как сверхобщество. Для этого люди должны быть деиндивидуализированы и лишены собственного сознания и поведения; за регулирование последних отвечают большие обобществлённые системы деятельности (мыследеятельности). В частности, это означает, что вся предшествующая историческая работа классического государства по индивидуализации человека вплоть до появления личности (индивидуального мышления) должна быть отвергнута, а её результаты уничтожены. Всеобщая демократия формально передаёт право участия во власти каждому — при условии что каждый отдаст ей во власть своё сознание. Как любил говорить в своё время В. Сурков, «слово силы сменяется силой слова».
Мы остаёмся в эпицентре, на пересечении всех этих процессов. Русская судьба — быть носителем универсальной истории — полностью снимает необходимость каких-либо умствований на тему «кто мы, откуда и куда идём». Речь идёт о выживании при неумолимом ходе этих процессов.
Вследствие такого положения России в эпицентре истории оказалась и русская мысль. Перед глазами русских мыслителей уже после победы в горячей фазе мировой войны оказалась историческая реализация марксизма; стала как необходимой, так и возможной рефлексия по поводу результатов этой реализации. Русский постмарксизм развивался как постнаучный анализ организованного и искусственно направляемого исторического процесса. Работа шла на актуальном материале. Германия здесь оказалась спарринг-партнёром России. Поэтому за русско-немецкой школой мысли в условиях заката англосаксонской философской мысли оказалось будущее мировой философии.
Первым шагом новой русской философии (можно считать её третьей русской философией после православной и собственно марксистской) стал анализ метода Маркса как способ преодоления самой марксистской абстракции. Метод восхождения от абстрактного к конкретному был открыт (на материале Маркса), а потом и реализован Зиновьевым в собственных логико-социологических исследованиях. Метод этот вёл от политэкономии марксизма к эмпирической (логической) социологии сверхвласти и сверхобщества как конструированию из любых доступных действительностей гуманитарного знания, а не только политической и экономической действительности.
Метод Зиновьева заключался в конструировании системы сложного знания об органическом целом. Важным его моментом стало преодоление диалектики как логической утопии и рассмотрение противоречия как сложной логической ситуации, требующей развития системы конкретного знания.
Маркс абстрагировал общество (и политику как жизнь общества) в экономической действительности. Экономика как первая абстракция представлялась верным первым шагом, поскольку промышленная революция, современная Марксу, действительно на какое-то время оформила и «вывернула через себя» весь исторический процесс. Однако экономическая абстракция общества (политики, истории) сама по себе не могла и не может выявить ведущей роли научного мышления в истории Нового времени, хотя и постоянно твердит о ней. Роль науки у Маркса заслонена капиталом. Экономическое как абстрагированное представление отказывает в собственной сущности самому явлению власти, в то время как именно власть является глубинным общественным отношением. Отсутствие сущностного представления о власти (а значит, и о социуме) в учении Маркса не позволяет понять современный капитализм в условиях кризиса промышленной экономики (который идеологи называют постиндустриальным обществом), кризиса научного мышления. Власть у Маркса — всего лишь функция классовой борьбы. Классы растут из промышленного базиса, но вот почему один правит, а другой подчиняется? Этого нельзя понять, не понимая роли субъекта научного мышления, о которой мы говорили выше. Без преодоления научного мышления (а без этого нельзя преодолеть претензию научного мышления на всеобщность) нельзя преодолеть кризис.
Русская философия после войны занималась непосредственно этой задачей. Оставим пока в стороне первую русскую философию, которая, на мой взгляд, в начале XX века начала важнейшую работу, отрефлексировав идентичность русской культуры и русской цивилизации. Эта работа была прервана в силу описанной здесь тотальной рецепции западных культурно-цивилизационных традиций. Сегодня эта работа может и должна быть продолжена. Второй русской философией был марксизм — со всем своим немецко-англо-французским философским контекстом. Но работу по рефлексии науки осуществляла третья русская философия, начало которой было положено ещё в начале XX века, до революции 1917-го, в работах русских неокантианцев, в частности Г. Шпета.
Третья русская философия — это Московский логический кружок (1950-е), а также выросший из него впоследствии Московский методологический кружок. А. Зиновьев проанализировал марксистский метод восхождения от абстрактного к конкретному, который впоследствии стал рассматриваться как метод синтеза знаний, а также эксплицировал логические конструкции действительного научного мышления. Это позволило ему выйти за пределы «политэкономии» как комплексного знания и построить объект, «проекциями» которого являются как политическое, так и экономическое представления о социальной организации. Отсюда — «логическая социология» (авторское название) А. Зиновьева, начавшаяся ещё, по старой культурной традиции, с литературного изложения, «социологических романов», принесших ему мировую славу в силу доходчивости изложения. М. Мамардашвили много работ посвятил анализу постулата Декарта как основы Запада и его культурным и цивилизационным последствиям. Категории, логику и методологию системного, постнаучного мышления развили Г. Щедровицкий и его последователи. Системный подход является необходимым условием распространения искусственного отношения на исторический процесс — чего требовал Маркс и что констатирует Зиновьев как уже начавшуюся практику западноевропейской цивилизации при переходе в XXI столетие. Такая возможность — искусственного отношения к историческому процессу — находится в принципе за пределами причинно-целевого подхода. Логические типы предельных абстракций, выработанных третьей русской философией, образуют так называемую «вторую категорию системы», включающую не просто логические действительности целого, частей и связей, но специфические действительности процессов, материала, структуры, связей, морфологии (видов организации материала). Этот категориальный строй очерчивает фронтир современной мировой философской мысли.
Сверхвласть может быть понята только как системный эффект — как и власть вообще. Сверхвласть развивается в обществе деятельности и мыследеятельности. Проблема государства как мировая проблема (она же проблема права) может быть поставлена и решена только в этом контексте. И уклониться от этой работы России и русским не удастся.
