Ситуация в России и в мире все напряженнее. Так что каждый неравнодушный человек всё чаще задает себе вопросы: «Начнется ли глобальная война?», «Рухнет ли российская экономика?» и «Что, вообще, делать?» Правящий в РФ класс, увы, на эти вопросы ответить не может, предпочитая, видимо, верить в чудо и предлагая верить в эту абстракцию всем остальным.
Вот и глава Минэкономразвития РФ на днях призвал верить в то, что «нижняя точка» кризиса была пройдена российской экономикой в середине 2015 года — тогда, когда министр говорил про то, что она достигла «хрупкого дна».
Однако же в преддверии то ли большой войны, то ли грядущего экономического краха народ может всерьез верить лишь в такую идею, которая сопоставима по масштабам с названными вызовами, но никак — в слова отдельно взятого чиновника.
И когда такой идеи нет, народ начинает искать мировоззренческие опоры самостоятельно, и находит их в самых разнообразных фантомах и небылицах.
Ты за приватизацию или национализацию?
Пару месяцев назад известный русский (теперь уже, видимо, русскоязычный) писатель Владимир Сорокин в интервью немецкой газете Tageszeitung (о чем российскому читателю сообщает блог Philologist) заявил, что, — цитирую — «у этой страны не будет нормального будущего». «Россия распадется», — уверен писатель.
Думаю, что излагает все это Сорокин не со зла и не из патологической русофобии. Просто ему так удобнее. Купив в Германии квартиру (в берлинском районе Шарлоттенбург) и приспосабливая свою жизнь к новым европейским стандартам и порядкам, модный писатель приспосабливает под новые условия и свои мысли.
Не утруждая себя логическими упражнениями и опорой на исторические факты, автор «Дня опричника» на презентации этой, прямо скажем, выдающейся книги в Брюсселе поясняет мало сведущему в русской истории европейскому обывателю свою и весьма оригинальную версию происхождения российской державы: «Русское государство началось с опричников Ивана Грозного». (А до Грозного русские, видимо, без государства жили. В пещерах и с родоплеменным строем).
Полагаю, вольно трактуя русскую историю, Сорокин не только привычно эпатирует издателей и покупателей своих книг, но и убеждает самого себя в том, что «в России человек служит государству, а в Германии государство — человеку».
Но оставим преуспевающего писателя с его святой «верой» в то, что «в Германии государство служит человеку», и попробуем объяснить, откуда у некоторых, даже вполне осведомленных россиян появляется вера в примитивные схемы. Такие, как, например, «Россия распадется», или, «Россия вот-вот победит всех своих врагов». Тем более что наша страна все отчетливее распадается, но не по территориальному, а по мировоззренческому признаку: на две суперстраты людей, верящих в прямо противоположное.
Поляризации настроений в российском обществе способствуют и социологи, проводящие опросы по принципу выбора ответа из двух негодных возможных (например: «Вы за частную собственность или за государственную?»). После чего прессе ничего не остается, кроме как транслировать фейк о том, что 52% населения страны выступает за «экономику с госпланированием», со всеми якобы вытекающими отсюда «антилиберальными» ценностями вроде усиления роли государства и консервативной идеологии.
Вот так в свое время предпочитающие верить в лозунги персонажи суицидально припирали россиян к стенке вопросом: «Ты за красных или за белых?», хотя подлинное знание, как известно, не сводится к красно-белому или даже ко всем цветам радуги.
Знание — это бесконечное множество оттенков всех мыслимых и домысливаемых цветов, которые — дабы адекватно ответить на вопрос «что делать?» — необходимо суметь рассмотреть как причинно-следственную целостность.
Чем меньше знания — тем больше веры в примитивные схемы
Между человеком знающим и познающим, с одной стороны, и человеком, верящим во что-либо (не путать с верующим), с другой, — дистанция огромного размера. Но прежде чем перейти к описанию этой дистанции, замечу, что знающий человек всегда верит во что-то (ведь он знает, во что можно и нужно верить; в научном мире вера называется гипотезой), а вот слепо верящий, как правило, не знает, или предпочитает не знать предмет, о котором судит.
(Зачем утруждать себя знанием, например, истории России, если гораздо проще верить, например, в то, что эта история началась при Иване Грозном?)
Замечу, что речь в моей статье идет не о претензиях к конкретным людям, а о методологии распознавания функций знания и веры, доминирующих в человеке и массовом сознании.
Не факт, что общество, стремящееся к знанию, более эффективно, чем общество, построенное на вере. На примере современной Европы мы видим, что кое в чем европейцы отстают от, к примеру, «Исламского государства», предлагающего массовому сознанию (сознанию европейского обывателя, в том числе) куда более привлекательные, а значит — эффективные конструкции, чем мультикультурализм или евротолерантность.
В этом смысле Россия наверняка давно победила бы всех своих недругов, если бы большинство граждан РФ искренне верили в свою страну и в безупречность решений российской власти. Но такой веры нет. При этом среднестатистический чиновник наверняка полагает, что низкий уровень доверия к власти в России — от неэффективной пропаганды и недостатка воспитательной работы с молодежью. (И такая позиция, кстати, — тоже результат веры, основанной на презумпции добродетели государственных институтов). На самом деле, сегодня в России сложилась ситуация, когда в равной степени деградируют и знание, и вера. И, разумеется, пропаганда тут где-то на десятом месте.
Многие, очень многие люди не верят в Россию, в ее будущее (см. выше) просто потому, что не знают, что её ждет. При этом все больше людей отказываются от знания, уж поскольку слишком муторное это дело — постоянно читать, анализировать, сопоставлять, мыслить. Ну не до этого, когда нужно зарабатывать или банально выживать.
Между тем в отсутствие знания о происходящем человеку свойственно цепляться за веру хоть во что-нибудь — не в Бога, так в безбожие.
В результате в России, как и вообще в пространстве христианского мира, нарастает этакая вера в безверие — своего рода постатеизм. Он опирается уже не просто на отрицание Божественных истин, но на подчеркнутое (и как бы обоснованное — с позиций «здорового прагматизма») неуважение ко всему, что достойно уважения, включая знание, достоверность информации, абсолютную ценность традиции и т.п. Вера в целесообразность безверия удобнее. Цинизм (безверие) выгоднее романтизма (веры в Добро) и даже реализма (Знания), когда измеряется в конкретных денежных знаках.
В случае с названным выше писателем, к примеру, не верить в достойное будущее России — не просто целесообразность, но, как я полагаю, фактически осознанная с калькулятором в руках издателя необходимость. Во-первых, не нужно утруждать себя глубокими познаниями русской истории, во-вторых, так удобнее приспосабливаться к новой родине и, в-третьих, так удобнее расставаться с родиной исторической.
Что делать оставшимся?
Технология неверия в будущее России, основанная на непонимании или нежелании понимать то, как можно и должно изменить нынешнюю ситуацию в стране и мире, помноженная на банальную обиду (не оценили мои таланты), стара как мир. С опусами типа «Россия распадется» наша страна уже сталкивалась в начале прошлого века. Впрочем, если тогда верящие в красную идею индивиды выгнали за пределы России тех, кто верил во что-то иное, то сегодня впавшие в пессимизм относительно будущего российской державы персонажи бегут с «тонущего корабля» сами.
Вопрос: а что делать тем, кто предпочитает остаться?
В свое время известный советский и российский философ Александр Зиновьев своим возвращением на тонущую Родину показал, что может и должен делать русский человек (а русский писатель — в особенности) в критический для страны момент. Самая не только достойная, но и выгодная позиция — сделать все возможное для того, чтобы у России было приемлемое будущее.
Нужно менять настоящее — и не на основе шараханий в крайности примитивных схем, а на основе знания того, что нужно делать здесь и сейчас: как России выпутываться из ловушек «либеральных» идей и «приватизаций» и лабиринтов «консервативной альтернативы» и всевозможных «национализаций».
Александр Зиновьев стремился приблизить идеологию к науке, предвидя наступление в России времени мракобесия… И это время, похоже, наступило — уж поскольку сеянием темного, сиюминутного и злого занялись даже некоторые русские писатели. И главная причина этого мракобесия — не «опричнина», не груз «татаро-монгольского ига» или советского «тоталитаризма». Главная причина — в инфантилизме «всезнаек», являющихся, на самом деле, незнайками, но даже не догадывающихся об этом.
Известно, что национальная идеология рождается не во власти. Она всегда рождается в обществе — в среде тех, кто стремится познать истину, а не плывет по течению, изображая из себя гребца или, тем паче, капитана.
Запад, как известно, опирается в своем движении к «светлому будущему» не столько на идею социального прогресса, сколько на законы «свободного рынка».
Современная Россия, будучи экономической периферией рыночного Запада, пока еще имеет возможность выбора: либо она будет еще более периферийной окраиной западного мира, либо она попытается стать самостоятельной мировой субъектностью. И если она выберет второе (а этот выбор сегодня вроде как подтверждается), то она обязана будет опереться, во-первых, на свой, внутренний рынок, а во-вторых, на идеологию, вырастающую не только из веры в то, что у России может быть свой путь развития, но также из знания о том, как этого добиться.
Любые варианты — без научного знания и уважения к нему, основанного на вере в торжество разума и добра — это вечное движение от государственного насилия к народному бунту и обратно.
