Телеграм-канал Алексея Чадаева, 24.12.2023
СТРИМ: Экстренный разговор Алексея Чадаева с Анатолием Черняевым о философском суверенитете России
СТЕНОГРАММА СТРИМА (распознано ИИ без редактирования)
ЧАДАЕВ: Во-первых, рад тебя слышать.
ЧЕРНЯЕВ: Взаимно, Алексей, очень рад.
ЧАДАЕВ: Во-вторых, сам понимаешь, что к тебе, наверное, много всяких вопросов по текущей ситуации, но я очень надеюсь, что наш сегодняшний разговор будет не только про институт, но и про философию. Вот, немножко.
Но, тем не менее, начнем с института. Я начну с такого провокационного вопроса. Как они тебя два года-то терпели? Все спрашивают, почему они тебя уволили, а у меня вопрос, почему они тебя два года терпели. После вот той истории декабрьской 21 года, когда там значит били во все колокола вся гламурная тусовка Москвы поднялась на защиту значит так сказать свободя от мракобесов. Вот да и тем не менее значит прямо тогда они с тобой расправиться не смогли.
ЧЕРНЯЕВ: Вопрос действительно провокационный лучше его адресовать к тем, кто терпел, если они согласятся с таким определением. Но я здесь могу только строить какие-то предположения со своей стороны. Ну, во-первых, у меня был действующий контракт все-таки. Может быть, стоит вот об этом сказать, что обстоятельства увольнения, они связаны с тем, что истек срок контракта, но при этом не было дано шанса на его продление.
То есть в норме при истечении срока контракта объявляется конкурс и соответственно научный сотрудник может подтвердить свою квалификацию в рамках конкурсной процедуры, отчитаться о проделанной работе за прошедший срок.
ЧАДАЕВ: А, я понял. То есть у них не было юридических оснований тебя увольнять, значит, потому что у тебя был действующий контракт и ты, так сказать, ни в чем не провинился по логике именно трудового соглашения. Вот. А тот контракт закончился и они его просто не продлили. Да?
ЧЕРНЯЕВ: Ну да, да, да. Ну могу еще добавить один момент такой. Все-таки у нас была встреча с первым заместителем министра Петром Кучеренко. На троих с Гусейновым, у меня и Кучеренко. Видимо, эта встреча подразумевала, что определенные такие рамки дальнейших взаимоотношений. Но вот Кучеренко, как известно, ушел из жизни не так давно, несколько месяцев назад. И соответственно, видимо, обнулились эти соглашения. Может быть, еще это тоже обстоятельство здесь можно.
ЧАДАЕВ: А, ну, то есть, условно, значит, было какое-то решение и от Миноборнауки, что как бы тебя не трогать, но у него был конкретный, значит, холдер, да, тот вот, то есть в данном случае Кучеренко, да, и он, так сказать, когда он умер, значит, он никому это дело не передал, и, соответственно, можно сказать, что вот так как говоря русскими понятиями твоя «крыша» как бы закончилась вместе с ним понятно.
ЧЕРНЯЕВ: Если бы он знал что он умрет может быть он бы передал но это произошло внезапно ну да и к сожалению вот так
ЧАДАЕВ: Понятно, да. Но это Россия. Мы здесь. Но, тем не менее, теперь вот от этой непосредственной ситуации давай разберемся в другом. Для меня в свое время было открытием, что вообще в Институте философии большинство, кто работает, это вообще-то не философы.
Ну, то есть это люди с философским образованием, да, но институциональная философия, она вообще говоря, в отличие от досужих размышлений, так сказать, скучающих интеллигентов, она предполагает наличие целого ряда узких специальностей. То есть одни люди изучают историю философии, которая, ну, то есть там разные труды мыслителей древности, кто-то смотрит за тем, как развивается современная философская мысль в разных странах, включая свою собственную. Кто-то занимается языком и категориальным аппаратом, то есть тем, с помощью чего, нструментарий, с помощью которого философы создают свои
концепции. Кто-то занимается разного рода прикладными вещами вроде философии, науки и техники. То есть теоретически осмысляет разные какие-то полезные для народного хозяйства отрасли. И все это в общем-то вещи требующие философского, естественно, философского бэкграунда, философского образования.
Но при этом нельзя сказать, что люди, которые этим занимаются профессионально, это философы. Это вот такие сотрудники именно философии как института, благодаря которым, благодаря труду которых, как раз профессиональному, компетентному и так далее, философия как институт живет.
Вот, но для меня всегда, вот, собственно, еще когда мы вот с тобой, да, встречались, наверное, два с половиной или три года назад, да, было дело. Вот, для меня всегда было непонятно, почему из этой всей работы, ну, вот как бы систематически выпадает именно история русской мысли.
То есть она была, и я знаю твою в частности самоотверженную работу в секторе русской философии, самоотверженную именно потому, что просто с уровня руководства объяснялось, что нет у России никакой мысли, и все это неправда. Философия бывает одна, и она западная.
Но почему сама идея про то, что русская философия есть для Института философии, в какой-то момент оказалась маргинальной. Ведь я рассматриваю ситуацию с тобой не как ситуацию с Анатолием Черняевым. Я рассматриваю ситуацию как ситуацию отношения института философии к русской философии. Вот так.
ЧЕРНЯЕВ: Ну, я тоже также рассматриваю эту ситуацию и контекст этого разговора, да, то есть это просто повод, личные обстоятельства какие-то, да, чтобы поговорить о некоторых системных явлениях, возможно, проблемах. Вот, ну да, только когда ты начал говорить о том, что в Институте философии работают не философы, я сначала подумал, что имеется в виду то, что у многих, особенно в руководстве, отсутствует базовое философское образование, потому что такая вещь тоже присутствует, имеет место. Довольно много людей приходят в философию из каких-то других сфер, потом они там сдают кандидатский экзамен, защищаются и дальше вот они себя находят в этой специальности. Ну, может быть, это, кстати, не так плохо, потому что люди приходят там с какими-то своими компетенциями, познаниями в области других наук, конкретных, вот, и потом накладывая на это философскую методологию, они там достигают каких-то интересных результатов, вот такое тоже есть. Когда ты говоришь, что работают не философы, да, действительно, люди занимаются не… мало таких людей, которые вот какими-то своими концепциями занимаются, да, разрабатывают какие-то оригинальные концепции. В основном, причем, если такой человек даже о себе заявит, на него будут смотреть как на какого-то там выскочку полусумасшедшего, на что-то претендует. В основном все занимаются тем, что транслируют те или иные концепции.
Причем даже вот те сектора, которые не являются вроде бы по определению историко-философским, хотя этот блок историко-философский, он очень сильно разросся вследствие этой тенденции. И приобрел такое влияние, вес. Но даже в тех секторах, которые вроде бы априори теоретические, мы видим то же самое. Я вот когда пришел работать, я вот насмотрел, чем там люди занимаются, на какие темы они изучают диссертацию. Ну было нормально, чтобы там, скажем, для одного из секторов гносеологического цикла там человек защищает диссертацию на тему там теория познания там какой-нибудь Эденбургской школы. Не занимается.
ЧАДАЕВ: Он ничего сам короче не производит, он так сказать компилятор да? И компилятор интерпретатор, толкователь, переводчик да в какой-то степени.
ЧЕРНЯЕВ: Это действительно у тебя совершенно верное наблюдение очень точное. Но единственное, вот надо здесь сделать поправку, что это наблюдение, оно характерно и соответствует действительности для постсоветского периода именно. Когда наша философия, как и культура вообще в целом российская, она оказалась в определенном таком положении колонизированном, колониальном.
Потому что если мы посмотрим, что было, скажем, в советское время, когда институт создавался, когда он достигал своего расцвета, когда там происходили интересные дискуссии, там работали такие люди, как Ильенков, Зиновьев, Батищев, Гулыга, Бородай.
ЧАДАЕВ: Мамардашвили, да, не в последнюю очередь.
ЧЕРНЯЕВ: Он по-моему работал не в институте все-таки, а в журнале «Вопросы философии», который некоторое время тоже входил в состав института, так же как он сейчас тоже входит. Вернулся, так сказать, под крыло в родную гавань. Вот тогда это действительно были оригинальные концепции, они там дискутировали, они обсуждали горячо, отстаивали это все, продвигали. И это действительно, на это и был заказ. Ради этого институт и создавался. Он создавался не для того, чтобы просто реферировать там и транслировать какие-то.
ЧАДАЕВ: Изучать чужие мысли, да он то есть не изучение чужих мыслей, это подспорье для того чтобы производить собственные. А как бы в новой реальности оказалось что-то единственное, чем чем в общем-то он может заниматься – изучать чужие мысли.
ЧЕРНЯЕВ: Да потому что философия у нас была в советское время марксистка ленинская не была основа методологическая да база. Соответственно, когда рухнула вот эта политическая система, связанная с этой идеологией, то было непонятно, какая должна быть. А понимаете, институт, он все-таки подразумевает какую-то коллективную организацию. Вообще, это уникальное явление, в принципе. Здесь я могу согласиться с Гусейном, который меня уволил. Он тоже любит мысли развивать. Это такое уникальное социокультурное явление. Огромный институт, почти 300 сотрудников, 300 философов собраны для того, чтобы заниматься коллективным производством философского знания. Это что-то такое уму непостижимое.
ЧАДАЕВ: И ни в какой другой стране не существующее.
ЧЕРНЯЕВ: Нет нет, аналогов нет. Ну кроме стран бывшего Советского союза.
ЧАДАЕВ: Которые не аналоги, а копии
ЧЕРНЯЕВ: Ну такие так сказать да изоморфные такие слепки там были. Когда рухнула идеология то было непонятно чем заниматься и чтобы так сказать не пропадали рабочие руки вот они все нашли себе применение в том, чтобы изучать чужие мысли. Но не просто так чужие мысли, а это вот определенная парадигма. Ты поставил эту проблему, действительно, это очень такая существенная проблема. Вот сама по себе парадигма, что мы можем только соревноваться в том, насколько хорошо мы выучим и перескажем, да, вот ответим на эти уроки вот зарубежной философии, ну прежде всего западной.
На сегодняшний день практически такая ситуация, да.
ЧАДАЕВ: Вот смотри, значит, два года назад, когда была вот эта вот вся пересменка директора, как раз помянутый тобой Гусейнов сказал интересную вещь, которую я запомнил и которую хотел бы с тобой обсудить. Комментируя протест сотрудников института против назначения нового директора со стороны власти — ну они так это поинтерпретировали до со стороны власти. Значит Гусейнов сказал что Институт философии сам является источником суверенитета и верховным как бы сувереном значит в стране в области философии, то есть не могут какие-то там начальники до из каких-то там министерств да и прочих значит заведений решать за философов кто ими будет руководить и как. А равно и ставить им задачи. Институт философии сам себе ставит задачи, а равно и стране в области философии. Это сильная мысль. Как ни относись, но она лихая.
Существует оно, конечно, за деньги государственные, но при этом оно не то, что не является никаким государственным учреждением, оно является в своем роде тоже ветвью власти, как бывает власть законодательная, бывает исполнительная, бывает судебная, а вот бывает еще и власть философская. Вот, оказывается, да?
ЧЕРНЯЕВ: Ещё можно сказать, концептуальная власть. Вот. И если вот такое понятие ввести, то тогда многое встанет на свои места. Кстати, действительно, я считаю, что это власть. То есть вот наряду с теми ветвями власти, которые ты перечислил, там в том числе и СМИ тоже, если рассматривать как одно из них. Безусловно, так и есть, да? Но нельзя забывать, что при этом у нас есть еще вот эта самая концептуальная власть которая сосредоточена в руках интеллектуалов. Ну даже есть книга известная «Власть интеллектуалов».
ЧАДАЕВ: Экспертократия всякая бесконечная да вот это много всего про это говорят.
ЧЕРНЯЕВ: Но нет не просто экспертократии это сообщество академическое вот такие вот как бы олимпийские боги от науки, которые вот диктует определенную повестку, контролирует ситуацию в этой отрасли, в этой сфере, в данном пространстве политическом. И, ну, они действительно очень многое могут, потому что, ну, например, вот я только один пример приведу. Вот экзамен по философии, ну, сейчас он называется философия истории науки, да, он сдаётся всеми, кто защищает кандидатскую диссертацию. То есть любыми специальностями человек обязательно этот экзамен сдаёт кандидатский. То есть он, соответственно, вот какие-то азы философии в том её изводе, который сейчас существует, который сейчас санкционирован, рекомендован, он это всё выучивает. У него это где-то там откладывается. То есть он проходит через вот эту индоктринацию. И это очень большая власть, я должен сказать.
То есть, наверное, никакого аналога мы даже не сможем найти, потому что единственный такой общий универсальный экзамен, который все сдают обязательно в порядке, это именно вот этот предмет, который зависит во многом от того, что решат мудрецы на Академическом Олимпе.
ЧАДАЕВ: Понятно. Ну, давай так. Давай вот просто примем за отправную точку вот эту гипотезу Гусейнова, что философия или Институт философии или даже философия как институт — это ни одно и то же, но в данном случае несущественно. Это такое место, которому никто из никакого начальства не может указывать. Потому что философы сами лучше понимают куда они сами себе власть. Но давай тогда именно и отталкиваясь от этой позиции от этого подхода разберемся почему у нас именно в этом органе философской власти оказалась, ну, сначала как бы сведена к нулю сама тема русской философии и русской мысли, да, и он превратился именно в, ну, как это, в место, где, значит, интерпретируют, в такую дьяконскую школу, да, где, значит, просто для аборигенов пересказывают, значит, новейшие веяния, значит, мысли, передовой мысли, так сказать, из цивилизационного центра.
А потом мы просто даже с тем, что осталось, то есть с твоим сектором, повели открытую борьбу. И более того, оказалось, что эта борьба успешна. При том, что мы вроде бы изо всех экранов видим поворот к суверенности, поворот к государству цивилизации, поворот к собственной какой-то философской идентичности. Мы это видим где угодно, но только не в философии. Как так произошло исторически, это мой первый вопрос. И в продолжении его второй вопрос. Почему в этом ничего не поменялось сейчас, спустя уже почти два года СВО?
ЧЕРНЯЕВ: Кстати говоря, я бы еще хотел ответить на вопрос первый, там, А, с литерой А, то есть вот по поводу вот этой идеи Гусейнова о том, что Институт философии, в лице его руководства, это власть в этой сфере, над которой выше никого нет. Я с этим сам-то не согласен. Мне кажется, что это неправильно. Это может быть в известной степени соответствует действительности на сегодняшний день. И, кстати говоря, это как раз и ответ на твой вопрос последний. Вот почему ничего не изменилось.
ЧАДАЕВ: Я тоже не согласен, но давай вот мы же в режиме эксперимента философского. Извини, что перебил.
ЧЕРНЯЕВ: Потому что это получается, что философия работает сама на себя, как такая вот идеальная игра в бисер, башня из слоновой кости, что-то из этой серии.
Люди просто сами же собираются, сами придумывают себе правила игры, сами же судят и сами играют в эту игру. И никак не сообразовываются с внешним миром. Они считают, что никто, вот эти профаны из внешнего мира, никто из них не может, не имеет права вмешиваться вот в эти священные действа.
ЧАДАЕВ: Подожди, как это не сообразуется с миром? Извини. Во-первых, деньги-то получают от государства, хоть там маленькие, но деньги, это раз. А потом, значит, статусы и титулы же получают по Скопусу, так сказать, от, не побоюсь этого слова, мирового научного сообщества.
Собственно моя то гипотеза реконструкция была именно в этом что потому и стало так много там западной философии что статьи про это попадают в журнал соответствующие, а значит рейтинг ну и короче вся эта общая наша беда в целом с академической наукой. Ну поправь меня если я ошибаюсь я не специалист.
ЧЕРНЯЕВ: Да, деньги получают от государства. И, кстати, вот этот трюизм о том, что какие-то там маленькие деньги, он давно уже устарел, потому что с тех пор, как были приняты майские указы президента, по крайней мере, там введена национальная программа «Наука», национальный проект. На самом деле деньги пошли вполне нормальные и жаловаться грех.
И как раз-таки здесь проблема возникает другая, что государство тратит эти деньги на то, чтобы поддержать науку в России, чтобы поднять ее на какой-то новый уровень, подразумевая, что это должна быть суверенная наука, российская наука, наука, которая служит обществу и государству, служит народу России. Но при этом инструментов проконтролировать и как-то обеспечить, чтобы это было именно так, и чтобы вот эти вложения, они таким образом давали отдачу. Но вот пока как-то механизм не отработан, скажем так, мягко.
ЧАДАЕВ: Вот смотри, у меня вот сейчас, пока ты говоришь, у нас в комментариях, значит, Джон Смит, значит, ну это псевдоним, понятно, пишет, не могли бы вы всерьез, а не только как отсылку на академическую свободу, обсудить понятие концептуальной власти? Мне кажется, мы сейчас ровно этим и занимаемся. Вот. Да, и дальше, конечно, говорят, что деньги нормальные, а задачи не пошли. Вот ты о том говоришь. Я так тебя слышу.
ЧЕРНЯЕВ: Да, да. То есть здесь где-то произошел сбой в этой цепочке, да, и в результате получается, что деньги осваиваются, то есть механизм освоения средств, то есть для любого бюрократа, для любой системы отчетности это идеальная модель, да. То есть когда есть эффективный механизм освоения денежных средств. Вроде по всем параметрам по всей отчетности все получается прекрасно сходится. Но мы продукта не получаем реального на выходе. Вот в чем проблема.
Тем не менее да и серия вопросов была да если вот по ним пройтись по поводу русской философии сектора. За сектор я все-таки сейчас не берусь, я уже больше двух лет его не возглавляю. Но в целом можно сказать, что этот сектор, у него в институте функция незавидная, потому что он, ну как сказать, не субъектен. То есть он не может выполнять какую-то свою программу научную и сам ее определять, он, как правило, в известном смысле вторичен, он там зависит от определенных тоже инстанций, есть определенные патроны вот в этой отрасли философской науки, ну которые его просто взяли как вот своего клиента, да, и используют в своих проектах. Вот такая ситуация имеет место. Но опять же это происходит вот вследствие того, что я говорил раньше, что мы оцениваем нашу оригинальную, национальную философию, наше философское наследие с точки зрения того, как оно рецептировалось. Даже вот исторически, это перспективно, вот эта оценка происходит по такой же модели, как было рецептировано то или иное западное влияние. И вот если посмотреть, чем занимался сектор за последние 30 лет, в известном смысле приоритетным направлением было именно вот это. Сборники выпускали. Кант в России, Фихте в России, Ницше в России. Это были совместные, межсекторские, но сектор здесь принимал активное участие. И вот это была некая парадигма. Я, кстати, попытался ее сломать, потому что у меня был грантовый проект, ну, крупный он там, на 10 человек был рассчитан. Я привлекал из всего института сотрудников к участию в нем. Я сформулировал задачу ровно наоборот, зеркально. То есть, зарубежная рецепция русской философии. Потому что мы привыкли все время вот эту вот рецепцию… А ведь на самом деле можно посмотреть на все в обратной перспективе. И выясняется, что еще неизвестно, какая рецепция важнее и какая рецепция мощнее.
ЧАДАЕВ: Ну, это совсем харам. Это ты прямо вот… Да, я вообще, я говорю, удивляюсь.
ЧЕРНЯЕВ: Это был только первый подступ. Только первый подступ был к этой проблеме. Надо, конечно, развивать дальше. Потому что мы опубликовали там серию статей, вот, показали, как, значит, воспринимается на всех континентах практически мира, там и в Западной Европе, и в в азиатском регионе и в Америке идеи русских философов. Ну, надо, конечно, это развивать, надо издавать уже на уровне книг, каких-то сборников, монографий.
ЧАДАЕВ: Понятно. Так вот, давай вернемся все-таки к осевому. Как получилось, что вот именно верховный орган концептуальной власти по Гусейнову, тем не менее не является самостоятельным с точки цивилизационных? То есть он является проекцией, как бы, оказался, как показала история с Синеокой, да, значит, и вот, твоя история и история сектора, в том числе и в тех деталях, которые ты сейчас рассказал, он оказался, ну, как бы, филиалом, значит, колониальным филиалом, как это, значит, глобального гегемона. Как это могло произойти? Вот если ты как уже как историк русской философии про эти последние 30 лет ее истории — вот как это как это вообще случилось?
ЧЕРНЯЕВ: Это я могу рассказывать долго эту историю тут меня ограничить. Надо сказать что вот после второй мировой войны сфера науки культуры она была осмыслена как тоже сфера противоборства.
ЧАДАЕВ: Причем с обеих сторон.
ЧЕРНЯЕВ: Да, да, да. Потому что тогда было очень велико влияние Советского Союза в мире, коммунистической идеей, и реально боялись, что это может захватить западный мир. И выстроили такой мощный сначала кордон против этого, а потом, соответственно, это оружие было обращено уже в наступательном направлении. И, в принципе, очень большая проводилась работа по тому, чтобы так сказать, завербовать, индоктринировать наших социальных ученых, но не только философов, вот всю сферу социального знания.
ЧАДАЕВ: Гуманитарную науку в широком, да, и писателями.
ЧЕРНЯЕВ: Социально-гуманитарную науку, да. Ну, социальная прежде всего, потому что все-таки они ближе связаны с управлением, вот, с такими более крупными процессами госполитическими. Вот. И здесь надо сказать, что нас, конечно, переиграли, потому что американцы, это все исходило прежде всего оттуда, они вкладывали очень большие средства, очень большие ресурсы на то, чтобы это делать. И они уже, начиная с 70-х годов, по крайней мере, очень активно приглашали к себе на стажировки, приезжали сами, какие-то инициировали проекты сотрудничества и постепенно-постепенно вот в 80-е годы это все просто прорвало. Но уже у них была создана мощная инфраструктура, были, соответственно, подготовлены определенные направления тематические.
ЧАДАЕВ: Ты говоришь в 80-е. Это первая половина 80-х. Это еще дедушка Брежнев. Это еще перестройка никакая не началась.
ЧЕРНЯЕВ: Но, кстати говоря, вот я хочу сказать, что. Я работал с документами, изучал эту тему архивными документами, там, литературой, и я установил совершенно точно, что сдвиг начинается даже не в 80-е, а в конце 70-х годов. То есть вот примерно как даже в 70-е, я бы сказал, годы, вот, например, когда были переговоры Брежнева с Генри Киссинджером, который недавно как раз покинул этот мир наконец-то. Я смотрел стенограмму этих переговоров, в Завидово она происходила, и Киссинджер там многократно употребляет слово философия, русская философия, вот он это как аргументы предлагает.
И тогда как раз произошел некий такой сговор, некая сделка была заключена. Фактически это было согласие на то, что Советский Союз постепенно отказывается от коммунистической системы, от вот этой идеологии.
ЧАДАЕВ: Ну от МарЛена он отказывается, да, он говорит, что…
ЧЕРНЯЕВ: Да, от такого догматического марксизма, как его принято называть, и начинает эволюционировать в сторону вот такого вот…
ЧАДАЕВ: Глобализма.
ЧЕРНЯЕВ: Архичеловеческого некоего образа существования. И тогда это было проговорено, что и в сфере науки, и в сфере культуры, и в сфере экономики, во всех сферах у нас начинаются изменения. И где-то в 70-е годы в советской элите, видимо, это решение уже было принято, что марксистко-ленинская идеология она себя не оправдала, коммунизм построить не удалось.
И, соответственно, нам надо как-то сворачивать этот проект и встраиваться в капиталистический мир. Ну, вот это, соответственно, концепция конвергенции снова возродилась. И под это дело, кстати говоря, начались в Институте философии подвижки очень серьезные именно в этот период. Вот в конце 70-х, начались 50-х, там меняется власть. Ну, сначала там приходят люди, новый в дирекцию и начинаются новые программы. Ну вот один только пример приведу. Был такой заместитель директора института Владимир Мшвениерадзе, который до этого проработал в структурах ЮНЕСКО больше десяти лет в Париже. И он вот был направлен в Институт философии, он здесь начал еще в конце 70-х годов, он в 79-м был назначен, политологию американского образца внедрять. То есть с одной стороны у нас существовал научный коммунизм, это вот была наша политология. И вдруг параллельно начинается вот эта американская политическая наука. Именно в Институте философии был центр, где это все развивалось. Потом эти люди, которые этим занимались, они там заняли кафедры МГИМО во всех соответствующих профильных местах специалистов Но гнездо здесь. Но и также все остальное. То есть нужно было — была задача — подготовить общество к отказу модели. Нужно было воспитывать не коллективное, а индивидуалистическое сознание, нужно было не альтруистическое, а потребительское. И начинает создаваться сборники там эти потребители например вот можете.
ЧАДАЕВ: Это в советское время, да?
ЧЕРНЯЕВ: Да, это уже в советское время было, да. И вот здесь стали локомотивами этого направления вот как раз этика, потому что этика, она на Западе, она считается прикладной философской наукой, она имеет прямое отношение к политике, к праву, да, к политологии.
ЧАДАЕВ: Да, конечно, мы сейчас видим, как появляется этик, появляется биотехнология и сразу появляется биоэтика. Появляются дроны, сразу появляется этика автономных систем и так далее.
ЧЕРНЯЕВ: Появляются санкции против России, значит кто-то должен дать этическое обоснование этих санкций. Это тоже работа этиков. И они с этим справляются. Или там, например, появляется задача отжать у России ее природные ресурсы.
ЧАДАЕВ: Да просто даже активы арестованные. И нужно объяснить, почему это не грабеж, а благородное дело.
ЧЕРНЯЕВ: И это все делают этики. Вот с этим связано то, что этика заняла в Институте философии особой позиции. Потому что это была сфера приоритетной работы наших партнеров заокеанских, которые фактически взяли шефство над институтом в этот период. И вот они проводили работу, обеспечивали эту работу, чтобы институт — вот я подчеркиваю, когда-то удивился, что еще дедушка Брежнев был на дворе, а именно реформы, они готовились заранее через изменения общественного сознания, соответственно, эти изменения должны были быть подготовлены в сфере науки. Вот, ну то есть все было сделано грамотно в целом, да, все было сделано продуманно, грамотно, последовательно, и поэтому этот проект, к сожалению, вот он состоялся у наших врагов. Вот, соответственно, теперь все очень просто, то есть чтобы у нас был суверенитет, то, что ты говоришь, чтобы наука соответствовала, да, и она свою функцию выполняла, но, видимо, нужно просто проделать все то же самое в обратном порядке, то есть нужно разобраться, что там происходит. Нужно принять соответствующие программы. Нужно поставить людей, которые будут следить за их реализацией. И тогда мы получим результат. Но если же останется вот эта вот автономия академическая, когда мы сами себе власть. Ну, видимо, здесь без шансов что-то поменять. Потому что эта власть, она укомплектована из все тех же самых людей, которые сделали карьеру вот на этих грантах Сороса в 90-е годы, на стажировках, прежде всего, в Соединенных Штатах, ну и в других западных странах. Это определенный уже такой тип, определенный этос.
ЧАДАЕВ: Смотри, это сейчас прям даже странно слышать, потому что уже два года идет СВО. Два года мы находимся просто по разные стороны баррикад, так сказать, с Западом. Вроде как. Ты же все-таки до недавнего самого времени работал в институте.
Вот как, так сказать, те, кто не уехали, они-то это, как они воспринимали? Вообще хоть что-то изменилось по сравнению вот с той ситуацией, как я ее видел в 21-м?
ЧЕРНЯЕВ: Ты имеешь ввиду, когда ты приходил, вот мы там открыли проект, хотели сделать вот этот, он очень интересный был, к сожалению, он тогда не состоялся. Все, я понял, о чем ты говоришь.
Ну нет, ничего не изменилось, честно, практически ничего не изменилось, да, то есть вот, ну как и не только в Институте философии, эта ситуация во многих сферах. Здесь институт не является чем-то уникальным когда люди ну вот чего-то выжидают, да вот они ждут что что-то должно играться назад.
ЧАДАЕВ: А ну ждуны короче, как вот Херсонской области у нас да сидят ждуны значит, ждут когда уже русских побьют. Да так там тоже да какие-то такие ждуны, да?
ЧЕРНЯЕВ: Ну, примерно так. Нет, ну если люди… 30 лет была вот эта парадигма, что мы работаем на некую мировую систему, да, которая центр ее находится не здесь, а он находится где-то в другом месте, а мы вот в его периферии.
Но есть такая идея, что так называемая провинциальная философия. У нас была провинциальная модель философии. Мы были провинцией вот этой вот метрополии, которая в ограде на холме где-то там расположена. И если люди 30 лет в этой парадигме работали, они, соответственно, воспроизводили новое поколение сотрудников, воспитывали в этой же парадигме, то ждать, что просто так она сама собой изменится, в связи с тем, что было объявлено начало СВО, честно говоря, наивно, то здесь нужны какие-то более существенные вмешательства.
ЧАДАЕВ: Какие-то танки на Красной площади, я не знаю чьи?
ЧЕРНЯЕВ: Причем даже не важно чьи. Ну еще неизвестно какая будет реакция. Как Смердяков говорил, что жалко, что цивилизованная нация не победила. Очень умная, не победила весьма глупую, да. Что сейчас была бы совсем другая жизнь. Ну вот это действительно воспитывалось. И здесь, честно говоря, трудно даже этих людей судить за это, обвинять их, потому что это так работала система. Вот так работала система. К сожалению, вот социальные факторы, вот эти институциональные факторы, они очень большое имеют влияние. Особенно вот в таких больших коллективах, когда человек оказывается, он фактически вот усваивает себе эту коллективную идентичность, и он себя с ней уже отождествляет. Вот. И поэтому здесь нужны еще какие-то вот все-таки, повторяю, институциональные такие вот воздействия, изменения.
ЧАДАЕВ: Вот смотри, смотри, вот в твоей реконструкции, я опять уже, значит, встаю вот на твою реконструкцию и понимаю, что, значит, получается, советские руководители где-то в середине 70-х отдали, значит, Киссинджеру со товарищи в виде такой легкой уступки для цели разрядки. Да? Ну когда вот это снижение международной напряженности, мир-дружба-жвачка, подписываем Хельсинское соглашение, Декларацию прав человека и отдали значит нечто, что они считали неважным ну потому что значит все-таки тогдашнее советское руководство это были люди ну мало среди них было людей с высшим гуманитарным образованием по моему ни одного не было. Вот, да, еще с высшим техническим сколько-то было, да, с высшим гуманитарным там совсем был швах. Вот, и вот они отдали, значит, эту сферу как нечто неважное, а те, значит, сумели этим воспользоваться. Но вот прошло с тех пор уже, страшно сказать, почти 50 лет, да, мы на секундочку находимся на пороге 2024 года. И мы снова видим нечто такое, что вот начальство считает эту область чем-то неважным. Ну, понятно, что важнее экономика, важнее промышленность, важнее социалка, важнее даже пропаганда. А вот эти мыслители какие-то сидят, что-то там наши книжки читают, полтора человека. Никто не понимает, что они там бубнят. Вот, да, какой-то Кант, Гуссерль, Хайдеггер, значит, онтология, гносеология, черт ногу сломит. Вот, да, и, значит, и то же самое, а при этом сама инстанция профильная, она с одной стороны провозглашает свой абсолютный суверенитет внутри страны, а с другой стороны свою тотальную колониальную включенность в систему того вот глобального мира, с которым мы вроде как воюем.
ЧЕРНЯЕВ: Ну вот ты фактически сам ответил на вопрос. То есть я собирался это сделать, но я могу только дополнить. Да, действительно. То есть это вот такой рецидив постколониального синдрома какого-то. Почему они отказались от этой сферы? Не потому, что они считали ее неважной. Кстати говоря, были люди с гуманитарным образованием. Тот же Горбачев, юрист.
ЧАДАЕВ: Ну, нашел гуманитария. Я тебя умоляю. Ну Яковлев.
ЧЕРНЯЕВ: Но мы сдали эту сферу. По условиям вот этой вот колониальной сделки, когда мы превратились в провинцию, это просто перестала быть сферой ответственности местных властей туземных, то есть это стало напрямую, поскольку на самом деле это важная и очень приоритетная сфера, вот это вот социальной науки, вот она стала управляться напрямую оттуда, ну опосредованно там через какие-то академические структуры, но это было такое вот внешнее управление.
И к этому просто привыкли. То есть система сложилась так, что она к этому приспособилась. И она просто, видимо, уже не может опознать. Ей надо что-то, чтобы что-то произошло, чтобы она поняла, что здесь тоже нужно брать власть в свои руки. Эту сферу тоже нужно национализировать. Ее нужно забирать из-под зарубежного контроля.
ЧАДАЕВ: То есть короче вот возвращаясь к твоей как бы персональной истории она просто вот как я тебя слышу это просто значит одно из многочисленных проявлений того, что несмотря на то что институт философии физически находится в Москве на Таганке.
Да, ментально, да, на ментальной карте он находится где-то между Вашингтоном, Лондоном, Парижем, значит, и другими какими-то подобными местами, так?
ЧЕРНЯЕВ: Ну, не совсем. Он находится именно в Москве, он является провинциальным филиалом вот тех центров, да, так можно сказать. Ну, да. А я, собственно, вот мой казус, он связан с тем, что мне просто по должности замдиректора как раз выпало отвечать за контакты с регионами. Я много ездил в командировки по России, в том числе и в Крыму побывал неоднократно. И я просто вдруг понял, что страна живет совсем другим. То есть то, что мы обсуждаем, над чем работаем, чем занимаемся в институте, какие пережевываем вот эти западные идеологические жвачки, что там они, конечно, невольно этому всему внимают, потому что институт воспринимается как такой центр, безусловно, головная такая структура. Но реально страна живет другим.
И я как-то стал задумываться, что-то переосмысливать. Ну вот попытался, например, сектор суверенизировать, да, то есть вывести из этого ситуации, когда над ним какое-то шефство, скажем, то есть сектор истории русской философии, он находится в подчиненном положении там по отношению к сектору западной философии, к сектору философии российской истории, так называемому. Да, где такой оплот либерализма, тому как бы вот люди сидят, которые отвечают за то, чтобы вот.
ЧАДАЕВ: Чтобы мы были вечным мордором, да, которым всегда все было плохо, да?
ЧЕРНЯЕВ: Этот сектор раньше назывался, да, он раньше назывался, чтобы было понятно просто, сектор философии российского реформаторства. Ну вот он полностью осуществляет шефство над сектором русской философии. То есть вся программа, конференция, ну практически так, основная, да, она идет оттуда. Остальное только поскольку-поскольку. Вот. Ну вот попытался что-то изменить, потерпел неудачу в результате. Ну то есть то, что произошло я думаю что еще будут попытки.
ЧАДАЕВ: Понятно во первых да вот а во вторых вот скажи ты был единственным из всей нашей официальной философии единственным, кто ездил на Донбасс, кто участвовал так или иначе в поддержке нашей армии публично в том числе. Какое все это происходящее произвело впечатление на тебя как на философа и именно в том числе как на такого академического институционального философа?
ЧЕРНЯЕВ: Ну, я понял, что у нас есть предмет для… у нашей отечественной философии, философской науки есть предмет для работы. То есть мы не обязательно должны брать вот какие-то эти иностранные методички, программы и по ним работать. У нас есть своя собственная повестка в нашей стране. И потому что война это квинтэссенция, это некая такая кульминация, пардон, другое слово хотел сказать, кульминация национального бытия. И вот как раз вот эта поездка на Донбасс она была очень важным таким опытом, в этом смысле действительно. Потому что когда ты видишь этих людей, ты с ними общаешься. Людей, которые вернулись с передовой, которые там с увечьями, без ног, без рук, такие тоже были. И ты с ними общаешься, и ты видишь, что эти люди абсолютно, несмотря на то, что они там претерпели, они абсолютно уверены в том, что они делают, и они бы снова пошли туда, если бы у них была возможность.
Вот, и есть чему поучиться у этих людей. В принципе, я считаю, что вот философия, она не должна существовать, видимо, она не может быть плодотворной, если она существует вот в этой своей, варится в этой собственном соку, в этой башне из слоновой кости. Она должна как-то сообщаться с реальной жизнью нации. И вот Донбасс, вот эти новые территории, там, где сейчас идет борьба, собственно, будет Россия или нет, существовать как историческое реальность, в соответствии со своей исторической миссией, со своим каким-то предпризванием. И, кстати, там еще было очень много людей из других регионов, особенно из Питера. Питер, он в этом смысле.
ЧАДАЕВ: Как ни странно, более патриотичен, это давно известно. Неожиданно, да?
ЧЕРНЯЕВ: Это вечная история. Столица замораживает все, что происходит. А во второй столице национальная пассионарность, патриотическая, выплескивается. Например, до революции, когда столица была в Питере, в XIX веке была обратная ситуация. Славянофильство, вот эти все…
ЧАДАЕВ: Это Москва.
ЧЕРНЯЕВ: Они именно здесь, в Москве произрастали, да, национальные самосознания. А сейчас мы видим обратную ситуацию. То есть в Москве как-то все заморожено, а вот в Питере, да, все это развивается.
ЧАДАЕВ: Ну и что, мы уже больше часа общаемся. Нет, не больше часа, как раз примерно час. Я смотрю комменты, у нас тут много разных вопросов. Я волюнтаристки не все буду задавать, только те, которые сам посчитаю интересными. Извините.
Значит, авторитаризм. Вот значит вот здесь Дмитрий Рыбаков интересно спрашивает что вот насколько реально поставить философию как институт ну не Институт философия философию как институт в задачу формирования вот собственно государства цивилизации?
Есть если есть ли ей вообще там место вот если есть то какое то есть какой должна быть философия, чтобы соответствовать взятому на себя там декларативно во многом высокому званию государства цивилизации? Институциональная конечно.
ЧЕРНЯЕВ: Коротко отвечать, видимо, потому что если вопросов много, что бы воплотить. Думаю, что если мы так ставим вопрос государства, цивилизации, то тут без философии обойтись уже просто невозможно. То есть если мы встали на этот путь, вот так себя определять при помощи таких понятий, это прямо епархия философии и собственно разобраться в том, что такое цивилизация, что значит связка государственной цивилизации, как она может осмысляться.
Здесь без философии невозможно. У нас существует определенная традиция, в том числе отечественная, начиная с Данилеевского, заканчивая Цымбургским, Панариным, которые работали на эту тему. Поэтому в принципе здесь все достаточно очевидно, по-моему. Хочу только сказать, что вот может быть такую провокационную идею. Вот иногда, когда изучаешь историю 19 века, ведь там был прецедент, когда философию запретили при Николае I. Там полтора десятилетия, когда она была под запретом. И философские предметы в университетах, их преподавали преподаватели Закона Божьего, исключительно какие-то предметы, логика, психология, которая максимально деполитизирована. В результате мы что получили? Уровень философской культуры упал в обществе и мы получили нигилизм на выходе, то есть добились обратного результата.
ЧАДАЕВ: Не религиозности, а наоборот.
ЧЕРНЯЕВ: Уровень философской культуры поддерживался, но только давалось бы какое-то правильное наполнение, то есть там приоритет отдавался бы классическим, каким-то концептом, наследию классической философии.
Да, это все было бы продумано. Ну, может быть, тогда вот дальнейшее развитие событий, оно бы пошло по другому пути. Вот это я к тому, что просто такая вот нигилистическая такая трактовка, что, может быть, нам вообще не нужна никакая философия. Ну, в этом вопросе там как бы это сквозило, да? Вариант, нужна ли она, да, вообще? Я уверен, что нет.
ЧАДАЕВ: Ну, раз уж ты, да, закон божий помянул, тогда вот тут меня Саша Казаков забомбил вопросами. Вот. Значит, Черняев же известен как упертый антиклерикал. Что ты вообще с ним возишься? Ты же православный человек.
Ну я своим словами значит это самое пересказываю так сказать да но там суть примерно это что ж такое что у нас значит как бы даже вроде с нашей стороны значит какие-то блин безбожники.
Вот и ты тут опять вот значит да это самое на преподавателей Закона Божьего ругаешься вот да давай разберемся так сказать философия и религия вот с ну типа как бы что ответим казаку.
ЧЕРНЯЕВ: Ну, я могу просто, да, от первого лица здесь засвидетельствовать. Ну, действительно, у меня был такой период антиклерикализма, причем, ну, он, как это часто бывает, вот если посмотреть в истории, там наиболее ярыми антиклерикалами были там вчерашние семинаристы, там какие-то отпрыски духовного звания, да. Вот, у меня было нечто подобное. То есть я тоже некоторое время учился в семинарии, правда, ее не закончил. Потом работал в синодальной комиссии в Патриархии под руководством тогда еще митрополита Кирилла, который впоследствии стал патриархом. Эта комиссия занималась разработкой социальной концепции Русской Православной Церкви. Мне выпало работать в тот период, когда разрабатывался документ «Основы учения Русской Православной Церкви о свободе, достоинстве и правах человека». Этот документ был задуман как интерпретирование идеологии прав человека, а я уже тогда работал в Институте философии. Я как раз столкнулся с тем, что все молились там на эти права человека. Это считалось вообще центральным понятием, от которого вся философия выстраивает. Ну, это у нас научили вот как раз вот эти все властители дум 20 века, которых у нас переводили в 90-е годы, да, американские. Что вот все измеряется правами человека. Мне казалось это страшной ересью, я как-то не мог никак с этим сжиться, смириться. У меня был когнитивный диссонанс на этой почве. В общем, в итоге вот некий такой пережил кризис, который вылился вот в этот период антиклерикализма.
Но должен сказать, что он уже давно закончился и я сейчас совершенно на других позициях стою. И я как раз считаю, что это было, я понял, что это было очень мудро со стороны Святейшего Патриарха именно так поставить вопрос, может быть, очень дерзко, провокационно, но он знал, так сказать, куда надо бить, потому что его задача тогда была это вот обеспечение суверенитета России в духовной сфере, идеологической, да, и не случайно выбрал там права человека, потом следующий документ был разработан, посвященный природопользованию, экологии.
ЧАДАЕВ: Понятно, он бил по глобальной повестке. Да и церковь как бы не может к этому не относиться да понимаю.
ЧЕРНЯЕВ: И кстати говоря то, что церковь вынуждена этим заниматься в принципе она делает работу философов потому что это все должны были бы делать философы они может быть справились бы с этим лучше вот, но они этим не занимаются они так вопрос не ставят. А если бы они были вот такими самостоятельными мыслителями, то с чего мы начинали разговор, да, вот ты задавал вопрос, да, почему в институте философии работают не философы. Вот если бы они были философами, они бы сами этот вопрос поставили и эту проблему, они бы ее зафиксировали и начали решать. Вот. Но они в упор ее не видят, а вот церковь, она вынуждена этим заниматься.
ЧАДАЕВ: Ну, и вот тоже не могу никак обойти вопрос, потому что его прям несколько человек задают. Это, значит, любимое в последнее особенно время слово «идеология».
Вот что вот типа на стон же у нас песней зовется, да вот по всей стране везде говорят нам нужна идеология очень плохо что у нас есть запрет на идеологию но страшно сказать он Бастрыкин да и выступил с запросом на идеологию непонятно к кому. Типа значит представляешь, да вот Бастрыкин приходит в Институт философии РАН, да у вас идеология есть а если найду?
Кстати говоря, как раз недавно нечто подобное в Институте происходило. Там была проверка министерская. Такая внеплановая, комплексная. И примерно настроение было такое, как будто Бастыгин пришел с таким вопросом.
По поводу идеологии, да. Ну, мне кажется, это вообще не имеет значения, есть она или нет. То есть, как бы, признана официально она или нет, да, потому что она все равно существует, без нее невозможно. Любая деятельность человеческая, она, у нее есть своя идеология, да, в любой сфере. Так же, как же на уровне государственном, национальном.
ЧАДАЕВ: Да, вопрос только в какой степени она…
ЧЕРНЯЕВ: Ценности, да, которые имплицитно присутствуют, да, он может быть артикулирован, развернут в виде какой-то идеологии. Ну, мне кажется, даже если эта идеология будет, вот официально, это будет даже хуже. Потому что вот, например, та же самая западная модель, который мы уже сегодня касались, постоянно к ней возвращаемся, работает. Она декларирует анти-идеологизм, де-идеологизм. Но фактически она продвигает не что иное, как идеологию. Она превращает в свой инструмент все, и науку, и философию, и культуру. Но там очень мощный идеологический посыл. Она работает лучше, чем какая-то откровенная идеология.
ЧАДАЕВ: То есть такая мета-идеология. Вот, ну и да, раз приставка мета появилась в языке, не могу, значит, тоже обойти вопрос, который регулярно, это уже засада моего канала, вот, значит, меня регулярно спрашивают, хорошо, а методологи?
Вот ведь страшно сказать, как раз таки именно с недолгим пребыванием Петра Георгиевича Щедровицкого в институте связана была попытка сделать антологию русской мысли. Вот что думаешь?
ЧЕРНЯЕВ: Ну, кстати, по поводу Петра Георгиевича я должен сказать, раз уж его упомянули, то, что он очень большой след и, собственно, продолжает играть роль большую в работе института, потому что один из главных проектов – это книжная серия приложений к журналу «Вопросы философии», где вышло уже несколько десятков томов.
«Философии России второй половины двадцатого века» и потом была запущена серия «Философии России первой половины двадцатого века». Это на очень высоком полиграфическом уровне издаются книги издательства РОССПЭН, такие где-то в среднем страниц по 500 там, с вкладками, с иллюстрациями, большие ресурсы на это изыскиваются и вот это все шло через Петра Георгиевича. Ну там другие есть фонды.
ЧАДАЕВ: Хорошо, я понял, что на высоком полиграфическом уровне. А буквы там какие? Написано чего?
ЧЕРНЯЕВ: Буквы там интересные. Это фактически нам формируется и навязывается определенный канон того, кого надо считать великими нашими философами и как их надо понимать. То есть та же самая идеология, но только в таком очень культурном, наукообразном виде.
И именно результатом недолгой работы Петра Георгиевича в институте стал запуск этой серии. Он ее курирует. Он продолжает публиковаться в журнале «Вопросы философии». Не так давно была публикация.
ЧАДАЕВ: Ничего себе.
ЧЕРНЯЕВ: Да-да-да. И серия там написана, что она при поддержке Фонда Щедровицкого издается. Так что как раз они свое дело знают в этом смысле. И работу проводят очень мощную. Это может быть один из самых мощных проектов вообще во всей нашей философской отрасли за весь этот постсоветский период.
ЧАДАЕВ: Да, ну, прямо, ты знаешь, очень интересный разговор получается. Прямо как бы хочется его как-то продолжить. Я знаю, что я, наверное, тебя, если не возражаешь, позову на наши уже вместе с Семеном Ураловым видеоподкасты. Он уже не в прямом эфире, а в записи делается, поэтому на высоком, значит, видеоподкаст, мы такие сидим, что-то говорим заумное. И просто сейчас очень хотелось пообщаться именно по поводу вот этого горящего, срочного сюжета, который Александр Гельевич Дугин назвал вторым Херсоном. Как Херсон сдали, вот так сдали Черняева.
ЧЕРНЯЕВ: Александр Гельевич, он изысканно выражается всегда, да, красиво.
ЧАДАЕВ: Он выражается, но я с ним согласен. Я сам грешным делом пребывал в концепции, что до тех пор, пока в ИФ РАНе есть хотя бы один кто-то про русскую философию, с ним нельзя как с Содомом и Гоморрой. А теперь можно.
ЧЕРНЯЕВ: Я, пожалуй, оставлю это без комментариев. Вот это.
ЧАДАЕВ: Ладно, ладно. Ну, нет, я, опять же, не в обиду тем коллегам твоим, кто там остался и работает, и, значит, несмотря ни на что, просто одно дело работать все-таки как специалист, а другое дело выступать с позицией, что ты делал, собственно, последние, вот, да, там, больше двух лет. Вот, да, и, соответственно, огребать тоже за позицию. Это все-таки требует немножко другого.
ЧЕРНЯЕВ: Вот по этому поводу я могу сказать, что да, некоторая непоследовательность со стороны администрации была, потому что это люди, которые, ну вот те, кто сейчас стоит в власти, в институте, прежде всего Гусейнов и его команда, они же как раз вот стоят на платформе философии ненасилия, вот этой этики толерантности, терпимости, да, вот, и постоянно говорят о том, что вот ну должны свести все цветы, вот должно быть разнообразие, свобода должна быть, мнение, свобода мысли. Но выясняется, что на практике все далеко не так, как это декларируется.
ЧАДАЕВ: Ну да нет то что самая худшая цензура она всегда происходит от любителей свободы и толерантности и разнообразия мнений это тут ты знаешь я это тоже на своей шкуре в свое время ощутил тут что называется мы в одной лодке. Вот, но…
ЧЕРНЯЕВ: Это точно.
ЧАДАЕВ: Значит, я говорю, уже больше часа общаемся, надо завершать. Между прочим, 333 человека, нас 334, нас, значит, мужественно слушают, несмотря на то, что так вот с телефона и все такое. Вот. Давай я тебе не буду никакого вопроса задавать, а просто скажи моим подписчикам, слушателям нашего стрима, но он еще будет, конечно, там записан как-то, расшифрован. Вот. Просто сам что хочешь сказать, да, что считаешь нужным в этой ситуации. Ну, или не в этой. Да, вообще.
ЧЕРНЯЕВ: Такие вопросы, такие предложения всегда ставят в тупик в этой ситуации. Но прежде всего я хочу сказать, что я благодарен, что благодаря этой ситуации у нас состоялось общение. Мне кажется, это уже неплохая отдача, что в результате мы возобновили общение. И раньше где-то соприкасались. В результате вот это состоялось, например, этот стрим.
Вот это уже неплохо это интересно. Я думаю что должны мне сегодня звонили какие-то люди сочувствовали сокрушались вот мне кажется что как раз может быть наоборот открывает какие-то новые перспективы, потому что вот эта роль сотрудника… Я еще не мог уйти, потому что у меня был грант как раз по истории русской философии, первоисточники философии в архивах. Вот так совпало, грант был отложен через институт, соответственно, все равно был привязан к завершению проекта. Вот так совпало, что и грант закончился практически одновременно с контрактом.
И теперь можно как-то перезагрузиться. Да, да, уже в принципе пора. Больше 15 лет. Поэтому я думаю, что…
ЧАДАЕВ: Да найдем что вместе поделать интересного.
ЧЕРНЯЕВ: Спасибо тебе за приглашение еще раз. Спасибо всем, кто послушал, кто проявил интерес.
ЧАДАЕВ: Да, да. Отдельное спасибо моим действительно подписчикам верным, которые в воскресенье вечером потратили это время на то, чтобы послушать нас с Анатолием. Ну и я думаю, все будет хорошо, национально-освободительное движение в сфере философии и деколонизация отечественной философии она не за горами. Она я думаю вот точно необходимое условие нашей победы сами знаете на каких фронтах. Наше дело правое враг будет разбит победа будет за нами!
ЧЕРНЯЕВ: Победа будет за нами!
ЧАДАЕВ: Всем до свидания!
