Русская философия войны принципиально иная, нежели западная. Русские мыслители подходят к феномену войны не от военной теории, хотя среди них многие воевали, не от истории войн, даже не от литературы или политики, а от личного экзистенциального опыта.
Яркий тому пример – Пётр Яковлевич Чаадаев, который был боевым офицером, участвовал в Бородинском сражении, отважно сражался и знал войну. При этом Чаадаев был уверен, что война не является вечной спутницей человека. Об этом он писал своему младшему товарищу и протеже Александру Сергеевичу Пушкину: «Не поговаривают ли о войне? Я утверждаю, что её не будет. Нет, друг мой, путь крови уже не есть путь провидения. Как бы ни были глупы люди, они не будут больше терзать друг друга как звери. Последняя река крови пролилась и сейчас, когда я вам пишу, источник её, слава Богу, иссяк. Без сомнения, нам угрожают ещё грозы и общественные бедствия; но уже не народная ярость принесёт людям блага, которые им суждено получить: отныне не будет больше войн, кроме случайных – нескольких бессмысленных и смешных войн, чтобы вернее отвратить людей от привычки к убийствам и разрушениям». Как же Чаадаев, сам прошедший путь крови, жестоко ошибался!
Интересно то, что уже в следующем письме к Александру Сергеевичу он восхищается его стихотворением «Клеветникам России»: «Я только что увидал два ваших стихотворения. Мой друг, никогда ещё вы не доставляли мне такого удовольствия». «Стихотворение к врагам России особенно изумительно; это я говорю вам. В нём больше мыслей, чем их было высказано и осуществлено за последние сто лет в этой стране». Все мы прекрасно помним, что стихотворение «Клеветникам России» достаточно радикально, в нём Пушкин, по большому счёту, приветствует войну, если она неизбежна.
Боевым офицеров был и Алексей Степанович Хомяков, соратник и друг Чаадаева, принимавший участие в Русско-турецкой войне 1828 года, в результате которой некоторые государства Балкан были освобождены из-под турецкого гнёта. Можно с полным основанием сказать, что свои славянофильские идеалы Хомяков отстаивал с оружием в руках. И что же пишет он о войне? «Война и завоевание, этот итог бесконечных убийств, бесстрастных и бесконечных, это исполинское преступление всех законов человечества, эта мерзость, сопряжённая с очаровательным величием и соблазном себялюбивой славы, война ещё не получила имени у людей». При этом пацифистом Хомяков никогда не был. И дело не только в военном опыте – сама личность Алексея Степановича была достаточно воинственной. Александр Иванович Герцен, родоначальник народничества, зная Хомякова, утверждал, что тот спал вооружённым. Бердяев в биографической книге «Хомяков» пишет, что Алексей Степанович, находясь у себя в деревне, тяготился спокойной обстановкой. Хомякова тянуло на войну, и он изливал свои переживания в боевых стихотворениях.
Иван Сергеевич Аксаков, соратник Хомякова и последний из отцов славянофильства, не имел боевого опыта – во время Крымской войны он записался в московское ополчение, но дошёл только до Бессарабии. Зато во время Русско-турецкой войны 1877-1878 годов Аксаков вёл яростную информационную войну в своих журналах, собирал через славянские комитеты средства для ополченцев и добровольцев, которые отправлялись на Балканы вслед за генералом Михаилом Григорьевичем Черняевым. Сейчас бы сказали, что Иван Сергеевич финансировал сепаратистов. За свою деятельность от российского государства он получил сан, а от Запада – кличку «русский Бисмарк». Конечно же, у Аксакова мы найдём массу интересных пассажей о смысле войны.
Юрий Фёдорович Самарин, один из младших славянофилов, во время польского восстания много рассуждал о судьбе русских на окраинах империи. Вот очень интересный пассаж из письма Самарина к другу, которого Юрий Фёдорович считал человеком, осведомлённым о некоторых планах правительства относительно польского восстания. «Положение таково, что приходится желать войны, как бы мы ни были не подготовлены к ней. Последствия самой несчастной войны, при неравных силах, не могут быть хуже тех условий, с которыми связано соблюдение мира во что бы то ни стало». Вспоминается стихотворение Фридриха Ницше: «Знай, общая вражда для всех достойней дружбы, склеенной наспех». Самарин в абсолютно ницшеанском духе жаждет войны как действия, потому что философски он для себя уже санкционировал своё участие в войне.
Владимир Сергеевич Соловьёв в своей работе «Оправдание добра» посвятил войне целую главу. И вот что он пишет: «При нравственном расстройстве внутри человечества внешние войны бывали и ещё могут быть необходимы и полезны, как при глубоком физическом расстройстве бывают необходимы и полезны такие болезненные явления, как жар и рвота».
О войне, считал Соловьев, надо ставить три вопроса. Первый вопрос – о нравственном значении войны. Что такое война – добро, зло, благо ли? Второй вопрос – о значении войны в истории человечества вообще. Ведь войны объединяют народы и приводят к достаточно интересным последствиям для истории. И третий вопрос касается моего личного отношения к войне. Как я, конкретный человек, должен эту войну оценивать? Должен я в этой войне принять участие или нет? У греков, допустим, был такой интересный закон, введённый Солоном: гражданин полиса, который в случае гражданской войны не определился со стороной, лишается права быть гражданином. Крайней важный закон, заставляющий вспомнить слова Карла Шмидта о том, что политика начинается с определений «друг» и «враг». Если я не определился, кто для меня свой и кто для меня чужой – я вне политики.
Соловьев писал: «Между исторической необходимостью войны и её отвлечённым отрицанием со стороны отдельного человека становится обязанность этого человека относительно того организованного целого (государства), которым до конца истории обуславливается не только существование, но и прогресс человечества». Отношение к войне, которую ведёт твоё государство – это ещё и отношение к государству, к своему народу. В дни СВО на Украине и в Донбассе эти три соловьёвских вопроса для крайней актуальны: каждый, кто считает себя гражданином, должен бы их себе задать.
Владимир Францевич Эрн – крайне интересный мыслитель Серебряного века, написавший работу «Война за логос» во время Первой мировой войны и цикл статей «Меч и крест». Эрн написал: «Война – большой экзамен. Она разоблачает скрытые язвы и вдруг показывает, до какого болезненного состояния дошёл организм народный; но она выявляет и скрытые достоинства, и скрытые здоровые силы». В 1914 году Эрну казалось, что русский народ этот экзамен выдержал. «Степень познания, – писал он, – соответствует степени напряжённости воли, степени существенной устремлённости к Истине». Осмысление войны, по Эрну, можно считать духовным упражнением. Владимир Францевич считал, что в окопах Первой мировой «творится настоящее таинство нашей истории и свершаются величайшие напряжения нашей народной воли».
Василий Васильевич Розанов тоже откликнулся на Первую мировую войну интересными работами. В книге «Война 1914 года и русское возрождение» он называет войну «целительницей». Откуда такой восторг? «Превосходная сторона войны заключается в том, что она в сердцевине своей есть страшная до страдальчества работа, и вокруг себя на необозримом пространстве вызывает тоже деятельнейший труд». В том числе, и труд философов – ведь эта «работа», как считал Розанов, требует духовного осмысления.
Павел Александрович Флоренский в годы Первой мировой, уже будучи священником, на поезде черниговского дворянства отправился на фронт. Вот как Флоренский описывал свои впечатления: «…в воздухе разлито тончайшее веяние смерти, и какая-то торжественная жертвенность чувствуется в бегающих с чайниками или скопом перебегающих из поезда в поезд солдатах. Они неказисты на вид. Одеты кое-как; неуклюже и уж совсем не “по-военному” влезают они на подножки вагонов. Нельзя сказать и о воодушевлении, о приподнятости их речей. Но за всем этим видится общая, не личная, одухотворённость и нравственная сила, – видится за ними то, что я не умею назвать иначе, как Ангелом народа русского».
Всем, кто изучает философию войны, стоит ознакомиться с книгой Андрея Евгеньевича Снесарева «Философия войны». Генерал Снесарев, боевой офицер, учёный, член Русского географического общества, одно время возглавлявший академию Генштаба, написал её уже после Гражданской войны. «Философия войны» легла в основание курса, который Снесарев читал в академии РККА.
Не менее интересна и «Философия войны» известного военного теоретика Антона Керсновского, эмигрировавшего из Советской России. Керснсовский, например пишет, что военный устав имеет религиозные корни и первым военным уставом были заповеди Моисея. Правда, он остроумно замечает, что поведение евреев после завоевания Хаанана – изгнание местных племён, убийства, грабёж – не очень сочетаются с этими самыми заповедями. Как же Керсновской объясняет это противоречие? Очень просто: моисеевы заповеди, как и всякий воинский устав, действуют только внутри еврейского лагеря, который представляет собой войско. И подобных интересных и важных рассуждений о военной и воинской этике в «Философия войны» очень много.
Евгений Эдуардович Месснер тоже, как и Керсновский, эмигрант, написал труд «Мятежевойна», который сегодня активно штудируется и у нас, и на Западе. Многие идеи, которые так популярны в современной военной философии: о гибридной войне, о малой войне, о террористической войне, впервые были озвучены им.
О характере Великой Отечественной войны много рассуждает в своих книгах Александр Зиновьев, наш известный логик, писатель, художник, философ. Он, как её участник, имел на это нравственную санкцию. В частности, своей в замечательной автобиография «Исповедь отщепенца» (автобиография, но любая автобиография философа в итоге превращается в философский текст, как то же «Самопознание» Бердяева) Зиновьев называет Великую Отечественную величайшей войной в истории. Для него эта война – акме, пик советской цивилизации.
Немало прекрасных книг, посвящённых военной теории, военной истории и философии, написал другой фронтовик – доктор философских наук Степан Андреевич Тюшкевич, который, несмотря на весьма солидный возраст (ему 104 года!), до сих пор продолжает преподавать. Назову две: «Борьба за огонь», «Война и армия».
Конечно же, нельзя не сказать об Александре Гельевиче Дугине, который отреагировал на донбасские события как истинный философ. Хочу отметить его работу «Русская война» – в ней присутствуют некоторые неточности, касающиеся военной теории, но в целом книга замечательнейшая. И книга, которую рекомендую всем – «Украина: моя война». Украина – не война «где-то там», с «кем-то там», а война, которая является моей, нашей войной, русской войной. Она стала своеобразным укором Дугина современному отечественному философскому сообществу, которое закрылось в своих платоновских пещерах от жизни и вычёркивает себя из истории философии. А ведь задача философа – выводить людей из пещеры!
Я и мои коллеги попытались исправить ситуацию, проведя конференцию в Донецке в 2018 году. По её итогам издательство «Традиция» выпустило сборник статей «Философия на линии фронта».
Ну и в завершение, чтобы не показаться совсем уж скромным, скажу, что при подготовке этой лекции я опирался на свою книгу «Философ и война», в которой стараюсь раскрыть биографии русских мыслителей, принимавших участие в боевых действиях или философски осмыслявших современные им войны.
Лекция из курса «Философия войны и смерти» Андрея Коробова-Латынцева, адаптированная в текст публицистом Иваном Гладиным;
Андрей Коробов-Латынцев – философ, кандидат философских наук, офицер Народной Милиции ДНР, учёный секретарь Донецкого философского общества;