Александр Зиновьев на клубе «Свободное слово» (2000): 140 дней президента Путина. Куда идет Россия?

Клуб «Свободное слово», 27 сентября 2000 года

 

СТО СОРОК ДНЕЙ ПРЕЗИДЕНТА ПУТИНА. КУДА ЖЕ ИДЕТ РОССИЯ?

В.И.Толстых

 

Название темы — придумка моя, поэтому объясню, как оно появилось. Мысль обсудить данную тему возникла у меня в день инаугурации нашего нового президента. Полагалось бы сделать это после 100 дней, но они выпали на середину августа, когда все были на каникулах. Сегодня ровно 140 дней, так что все очень просто. А не просто вот что. Когда вся страна и многие в мире задавались вопросом «Кто есть Путин?», мы, обычно оперативно откликавшиеся на актуальные события, терпеливо молчали. Не хотели заниматься догадками, питаться слухами и выдавать свои ожидания за прогноз.
А сегодня интересующий нас вопрос ставится и звучит совсем иначе. За 140 дней наш молодой и энергичный президент совершил такое количество «телодвижений» — решений, действий и поступков, причем вполне целеустремленных и даже системных, что теперь надо бы не гадать, а знать и понимать — и «кто есть Путин», и «куда идет Россия».
Впрочем, в каком-то смысле он остается загадочным и сейчас. Признаюсь, лично у меня создалось впечатление, что есть как бы два Путина — один, который чего-то желает, видимо, очень хочет, а рядом другой, который чего-то делает, и первый со вторым часто не стыкуются. И опять приходится строить догадки, заниматься предположениями. А может быть, он унаследовал от своего предшественника пресловутую «непредсказуемость», или не хочет раньше времени открывать свои действительные замыслы?! Тут надо бы разобраться — для чего мы, собственно, и собрались…
В качестве ведущих, то есть задающих тон и позиции, я пригласил двух очень известных и очень разных людей — Александра Александровича Зиновьева и Владимира Александровича Рыжкова. Оба они отличаются, понятно, каждый по-своему, определенностью и бескомпромиссностью своих суждений и оценок, что крайне важно в такого рода дискуссиях. Предоставляю им слово.

 

А.А. Зиновьев
Валентин Иванович говорил о Путине как о загадке. Лично для меня загадок тут никаких никогда не было, нет, и по всей вероятности , не будет, поскольку мой способ мышления исключает всякие загадки, что касаются личности.
В статье «Третья попытка» я объяснил приход Путина к власти как еще одну попытку сопротивления западнизации и глобализации. Первой попыткой был путч августа 1991 года, второй — теперь третья — бунт Верховного советов сентябре-октябре 1993 года, и теперь третья — приход к власти Путина в конце 1999 г., когда в России назрело недовольство ельцинским режимом
Я думаю, что приход Путина к власти был выполнен теми -, кто осуществлял эту операцию — на очень высоком уровне. Для этого Путин был в высшей степени удобной и проходимой фигурой. Но он, как вы знаете, узкий аппаратчик, а не человек, сидевший в президиумах. У власти же предпочтительней человек более широкого профиля, руководитель. Как он себя должен был проявить в этом качестве? Я никогда не придавал и не придаю значения качествам личности в таких ситуациях. Кто бы ни пришел к власти в нынешней ситуации, он стал бы поступать примерно так же, как поступает Путин. Поведение человека у власти в наших российских условиях на 90% определяется не зависящими от него факторами.
Что это за факторы? Это социальная система, которую сляпали после разгрома советской системы в нашей стране. Это характер человеческого материала, который вовсе не улучшился после краха Советского Союза. Это общее состояние страны и нынешнее окружение, прежде всего — Запад, Вашингтон. И если взять совокупность этих факторов, то ожидать, что новый президент будет поступать как-то иначе, просто бессмысленно.
Одно дело — наше желание, желание россиян, желание различных кругов российского общества и, может быть, субъективные намерения начинающего президента, и другое дело — то, что можно сделать в этих условиях, что может сделаться, несмотря ни на что. Задача, которую новому президенту навязывали обстоятельства, навязывают и, по всей вероятности, будут навязывать впредь, состоит в том, чтобы укрепить, закрепить, легализовать результаты социального переворота, произошедшего в горбачевско-ельцинские годы, сделать эти результаты основой для последующей жизни. Не ликвидировать их, не возвращать Россию назад (это, как мы все понимаем, в сложившейся ситуации практически невозможно), но именно закрепить результаты прошлого периода постсоветской истории, очистив их от вопиющих дефектов ельцинского периода. Рассчитывать на то, что в обществе произойдут какие-то радикальные перемены, бессмысленно. Самые великие перемены в истории нашей страны уже произошли, и другие перемены такого масштаба в принципе невозможны. Та социальная система, которая в основе своей уже заложена в России, представляет собой гибрид западнизма, остатков коммунизма и воспоминаний об идеализированном российском прошлом. Гибрид ненормальный, конечно, но этот уродливый монстр протянуть десятки лет, а может быть, и веков. Вот этому социальному гибриду и предстоит определять дальнейшую судьбу России.
Я хочу обратить ваше внимание на одну особенность этой социальной системы. Она сконструирована вовсе не стихийно и вовсе не дилетантами. Это в России ее создавали руками дилетантов. Организацией же ее манипулировали люди вполне квалифицированные. Это — люди, которые вели холодную войну, осуществляли разгром Советского Союза и разгром коммунистической системы. Эта система сконструирована специально, чтобы Россия не могла подняться и вновь стать сильной державой, конкурирующей с Западом, возглавляемым Соединенными Штатами. Специально! Я называю ее конфликтной демократией. Если вы изучите ее компоненты, вы заметите, что конфликты в ней неизбежны. Возьмем, например, систему власти: Кремль и парламент, Кремль и правительство, федеральная власть и региональные уровни, — все эти пары являются конфликтными. Будет преодолен один конфликт, возникнет другой. С чего начал свою деятельность Путин? Вы помните — конфликт с олигархами, конфликт с парламентом, конфликт с регионами, конфликт с идеологической сферой (я имею в виду средства массовой информации, которые становятся «новыми ватиканами»). Они возникли вовсе не потому, что Путин к этому стремился или склонен к этому. Они неизбежны — не в той, так в другой форме.
Россия эволюционирует и будет эволюционировать в направлении к сверхобществу, сочетая компоненты советизма (коммунизма) и компоненты западнизма. Но какая тенденция будет доминировать, трудно сказать. Скорее всего, в силу русских традиций, в системе власти доминирующей будет все-таки тенденция политическая, а не экономическая, как бы последнюю ни навязывали насильно. По существу «Кремль» выполняет сейчас в России ту же функцию, которую выполнял у нас ЦК КПСС в советское время.
Спасет ли этот новый социальный строй Россию от дальнейшей деградации? В какой-то мере он может затормозить этот процесс деградации. Но в принципе я сомневаюсь в том, что остановит совсем. Запад во главе с Америкой (глобальное сверхобщество, локализующееся в Америке) свою программу разгрома России проводит в жизнь неуклонно. Сейчас на очереди разрушение вооруженных сил России, а в перспективе — лишение России атомного потенциала, превращение ее в орудие глобального сверхобщества. Я вижу такую перспективу: России готовят роль антикоммунистического бастиона в будущей войне с Китаем, войне теплой, холодной или горячей — это покажет будущее. Но в XXI веке Запад будет пытаться сделать с Китаем то же самое, что делает с нашей страной. Конечно, это не абсолютный приговор. История есть творческий процесс.
Если бы президент обнаружил намерение мобилизовать лучшие силы интеллектуальные силы страны, то в России можно было бы придумать, изобрести нечто такое, что помогло бы нам выкарабкаться из этой ситуации и постоять за себя. Но пока я не вижу на горизонте что-нибудь обнадеживающее.

 

В.А. Рыжков
Я должен признаться, что мой взгляд на президента, на ситуацию в России и вообще в мире существенно отличается от взгляда Александра Александровича. Но если говорить о попытках борьбы с Западом и с западнизацией России, то вся наша история представляет очень богатый материал для подобного рода рассуждений.
За последние пятьсот лет, с конца XV — начала XVI века, у нас менялись цари, режимы, даже религии, был период, когда религия вовсе была отринута нашим народом и официально был провозглашен атеизм, но роль Кремля менялась очень незначительно. На протяжении всех этих веков и общество, и государство, на мой взгляд, имели в России некоторые неизменные черты, которые во многом до сих пор под легким покрывалом реформ последнего десятилетия проступают как грубые, зримые, крупные формы.
Первая такая черта — это, безусловно, приоритет государственных интересов над интересами общества и интересами гражданина, прежде всего в вопросах безопасности, защиты границ. В жертву этим интересам приносилось все, и за жертвами, за потерями мы никогда, как вы знаете, не стояли. Вторая — отсутствие самостоятельных классов, прежде всего класса собственников, которые могли бы претендовать на независимую от трона, от Кремля политическую и социальную роль. И третья черта — это личная несвобода подавляющего большинства населения: крепостное право, государственное крестьянство, служилое дворянство как различные виды ограничения личной свободы.
При этом мы видим несколько архетипов российского лидера, которые выявились за пятьсот лет в попытке решить кардинальные проблемы, возникающие при таком устройстве общества и государства. Первый архетип — тиран-реформатор. Это лидер, который реализует сверхидею методами террора и насилия. Примеры — Петр I, Иван Грозный. Павел I потенциально был правителем такого же плана, но его задушили. Второй архетип — автократ-контрреформатор, лидер, который стремится подморозить страну, чтобы не было ничего такого, что могло бы расшатать власть и как-то дестабилизировать режим, — Николай I, Александр III. Просвещенные реформаторы, то есть люди, которые имели некий общественный идеал, государственный идеал, и стремились расширить опору своего режима и провести реформу, — Екатерина Великая, Александр II. Очень, кстати, схожие методы — Екатерина собрала Уложенную комиссию, в которой были представлены все сословия, и стремилась, опираясь на эту комиссию, выработать конституцию и какие-то либеральные реформы. То же самое делал Александр II, который земельную реформу согласовывал с широкими слоями дворянства. И, наконец, последний тип — это колеблющиеся лидеры, лидеры, которые за многие годы своего правления так и не сделали стратегического выбора, — Александр I и Николай II.
Вот если взять эти архетипы нашей истории в соотношении с теми типичными чертами нашего государства и общества за эти века, то кто такой Владимир Путин? Я лично, в отличие от Александра Александровича, не знаю. На сегодняшний день, когда Путин вот уже больше года у власти (считая с августа, когда он был назначен премьер-министром), мне он абсолютно непонятен. По каким-то отдельным шагам я вижу, что многовековые инстинкты Кремля берут верх. И эти инстинкты очень просты. Вот Совет Федерации — он постоянно досаждает, вызывает на отчет министров, целый год отказывается снять Скуратова, наконец, вмешивается в президентские выборы и создает движение «Отечество — Вся Россия». Первый инстинкт власти — уничтожить: вносится закон о реформе Совета Федерации. Дальше — «А почему меня телевидение критикует? Что это за НТВ? Почему они меня все время критикуют?» Закрыть. Как закрыть? Ну, естественно, закрыть красиво — через долги, через законы, через банкротство и так далее. Это тоже инстинкт власти. Потом избирается новая Дума. Старая Дума все время критиковала, занималась импичментом, все время от нее были какие-то неприятности. Значит, нужно сделать так, чтобы она была лояльна. Создается «Медведь», идет кампания дискредитации «Отечества — Всей России», — вы помните эти ужасные программы Доренко. Но задача решается, в итоге уничтожается верхняя палата, подчинена нижняя, получается лояльный парламент. Что там еще? Вертикаль надо? Давайте вертикаль. Учреждаются семь генерал-губернаторов, которые сейчас маются, бедные, не знают, чем им заняться. Им поручили координировать силовые структуры. Но возьмите какого-нибудь генерала милиции в области или в крае. Для него кто главнее — Рушайло или Кириенко? Очевидно, Рушайло, потому что он министр, он его назначает, снимает, дает ему звания, награды и так далее. Значит, силовиков Кириенко контролировать не может, губернаторов тоже не может, потому что те распоряжаются бюджетами по Конституции, пока по крайней мере. В итоге — абсолютно пустая структура, которая ни на что не опирается, не имеет никаких полномочий, но там уже двести человек штатная численность. Что еще? Нужно иметь лояльный Конституционный суд. И президент вносит в Государственную Думу постыдный, на мой взгляд, законопроект о том, чтобы снять возрастной барьер для председателя Конституционного суда. Раньше нельзя было оставаться председателем Конституционного суда в возрасте 70 лет, и Владимир Александрович Туманов, достигнув 70 лет, ушел в отставку. Теперь, когда хочется, видимо, иметь лояльный Конституционный суд, этот барьер снимается. Сейчас Шаймиев собирается идти на третий срок президентства в Татарстане. Это абсолютно незаконно, потому что в федеральном законе есть ограничение — два срока. Но уже в Кремле обсуждают: а давайте мы внесем поправку и разрешим избираться три или четыре срока. Пока эти шаги — просто инстинкт власти в чистом виде. Власть подавляет все, что шевелится, все, от чего может исходить для нее беспокойство.
Но это не стратегия. Потому что вопрос «а во имя чего это делается?» остается открытым. И Путин дает самые разнонаправленные сигналы. Я приведу пример «Курска». Случается это несчастье, и вот первый комментарий президента: он говорит, что те, кто развалил страну, сейчас критикуют меня, но мы вместе с народом восстановим и армию, и флот, и державу, и так далее. Идет великодержавная риторика. Горит Останкино, и президент дает совершенно другой комментарий. Он говорит, что без экономического процветания на современной основе так у нас все и будет гореть. То есть он дает два совершенно разнонаправленных сигнала одновременно по схожим ситуациям. Сейчас он встречается с Солженицыным, с Найшулем, с Левадой, с Хазановым, с Горбачевым и так далее, можно перечислять до бесконечности. Это люди, которые несовместимы по взглядам, по философии, по мировосприятию. О чем это говорит? Видимо, о том, что идет поиск и что никаких стратегических решений и представлений о том, что надо делать в России и как двигаться дальше, просто нет. Есть инстинкт власти. Валентин Иванович правильно сказал, что есть президент, который ищет, а есть президент, который действует. Вот тот президент, который действует, — это классический российский Кремль: задавить, зажать, подгрести, подмять, чтобы все ходили строем. А тот президент, который ищет, — он встречается со всеми от ультрапатриотов до Найшуля, считающего образцом Пиночета. Или до Юрия Александровича Левады, человека с совершенно либеральным взглядом на мир. Это значит, что идет некий поиск.
Поэтому пока я лично не могу дать ответ на вопрос, что такое Путин. Если и дальше он будет выказывать просто инстинкт власти без всякой стратегии, тогда из него получится, скорее всего, классический русский царь — «давить и не пущать», чтобы продержаться четыре года или восемь, а лучше пятнадцать, а лучше пожизненно. Но это бессмысленное времяпрепровождение. Если все-таки какая-то стратегия будет избрана, то, видимо, мы узнаем об этом немного позже, потому что сейчас совершенно непонятно, какая именно.
Теперь я выскажу свою точку зрения, мой символ веры. Вот Александр Александрович сказал, что, кто бы ни был на месте Путина, он делал бы то же самое. Я так не думаю. Я уверен в том, что если бы там был человек, думающий примерно так, скажем, как думаю я, то, видимо, действия были бы прямо противоположными тому, что делает сейчас Путин. Например, Путин вносит закон, ограничивающий права местного самоуправления. Я считаю, что это грубейшая ошибка. На самом деле сейчас нужно было бы кардинально усилить муниципалитеты. И сделать это очень простым образом. Путин и его правительство сейчас забирают 20% денег в федеральные бюджеты у субъектов Федерации. Эти деньги нужно было дать муниципалитетам, создать для них финансовую основу, чтобы местное самоуправление могло реально развиваться. И чтобы граждане, выбирая местных депутатов, могли бы выбирать реальную власть, а не синекуру, как это сейчас делается. Дальше. Путин ослабляет парламент, делая лояльной Думу и разгоняя Совет Федерации. Я за усиление парламента. Я считаю, что только через усиление парламента общество может включиться в реальный процесс управления страной. И я уже несколько лет предлагаю постепенно переходить к правительству парламентского большинства. Потому что только в этом случае общество будет видеть смысл в парламентских выборах. Сейчас же мы людям подсовываем партийные списки, они выбирают партии, какая-то из них получает большинство, но при этом она никакого отношения не имеет к формированию исполнительной власти. Это же чистой воды надувательство! Так что и здесь тоже мы видим шаг в неправильном направлении. И такие примеры можно множить. Чему учит наша история? Есть, если угодно, такая вещь, как уроки истории, хотя многие мыслители говорят, что история никогда ничему не учит и в принципе учить неспособна. Я все-таки в этом смысле немножко прогрессист и считаю, что кое-чему она может научить. Так вот мне кажется, наша история учит, что ставка на сильных, крутых, авторитарных и радикальных лидеров всегда приводила наш народ к огромным неприятностям. Чем кончил Иван Грозный? Вся Центральная Россия была обезлюжена, земля не засеивалась, народ бежал сотнями тысяч, лишь бы бежать куда-то. Ливонская война была с треском проиграна, царь потерял даже то, что сумел завоевать в первые годы своего правления. Чем кончил Николай I с его подмораживанием России? Крымской войной, потерей Черноморского флота, Севастополя и Крыма.
Из нашей истории я извлекаю один урок: самые благодатные, самые блестящие периоды нашей истории связаны с либерализацией — это Екатерина Великая, это шаги Александра I, пусть даже маленькие, это Александр II. Мы должны ответить на вопрос: чего мы хотим — великой державы или великого народа? Вот дилемма: великая держава или великий народ. Если великая держава — тогда все жертвы оправданны, если великий народ, — тогда… Между тем вся наша история последних веков — это история человеческих жертвоприношений. Ввязываться нам в очередной конфликт в Средней Азии или не ввязываться? Или еще один вопрос — после того, как затонул «Курск»: одна лодка стоит 500 миллионов долларов. Чтобы сделать Интернет во всех российских школах, нужна как раз такая сумма. Вот выбор: одна лодка или прорыв в области образования? Вот что решается сейчас голосованием в Государственной Думе. Поэтому мне представляется, что если Путин искренне верит в то, что, подавляя парламент, подчиняя партийную систему, ограничивая свободу слова, закрывая страну хотя бы частично, он добьется успеха, то, на мой взгляд, это глубочайшая ошибка. С помощью государства, с помощью госаппарата и вертикали власти Россию не спасешь, ее можно этим только добить окончательно. Я в большей мере верю в общество, я вижу в практической жизни тысячи и тысячи людей, которые что-то делают сами, которые что-то создают, вне зависимости от государства. Только инициатива людей, только их раскрепощенность и свобода, на мой взгляд, могут сделать Россию конкурентоспособной в XXI веке. И никакая великая держава и никакое государство сделать этого не смогут.
А что касается Запада, то что это такое — Запад? Запад раздираем противоречиями. Посмотрите, что сейчас в Европе делается. Они все переругались. Та же Америка, Александр Александрович, вы хорошо ее знаете. Разве можно говорить об Америке как о едином организме?

 

А.А. Зиновьев Можно!

 

В.А. Рыжков Не знаю, не уверен.

 

А.А. Зиновьев. А я знаю.
>В.А. Рыжков
Мне кажется, что Запад — это тоже одна из выдумок. Запад, который нас гнетет, Запад, который нас разрушает — это, мне кажется, химера. Никто так нас не гнетет и не разрушает, как мы сами и наше собственное государство. Ни от кого мы не пострадали так сильно в нашей истории, как от самих себя. И мне кажется, что если мы все вместе, и Путин в том числе, извлечем уроки из нашей истории, правильные уроки, то тогда появится какая-то надежда. Если же вновь Кремль обретет тот смысл, который он имел в течение последних нескольких веков, то тогда нам придется надеяться, может быть, на следующего лидера и на то, что следующий лидер после очередных унизительных поражений нашего народа извлечет правильные уроки.

 

В.Г. Логинов
Люди старшего поколения, видимо, помнят режиссера Александра Зархи, поставившего фильмы «Депутат Балтики», «Высота», «Анна Каренина» и другие. Свой последний фильм — «Чичерин» — он делал по сценарию, который мы писали вместе. И когда мы до хрипоты спорили, он всегда подводил итог так: «Ты, естественно, хочешь, чтобы было хорошо, а я, как ты полагаешь, хочу, чтобы было плохо». И это сразу снимало остроту спора, ибо было ясно, что он не только хочет, «чтобы было хорошо», но больше в этом понимает. Если мы сейчас посмотрим на разговоры вокруг Путина, то увидим, что все хотят, «чтобы было хорошо». Но общественная мысль наша вернулась ровно на сто лет назад, во времена Платонова, Михайловского, субъективной социологии и так далее. Вам, Владимир Александрович, очень нравится Александр II: такой милый реформатор. Но простите, это же истина, что именно реформы Александра II породили 1905 год, а 1905-й породил 1917-й. Но я не хочу вдаваться в исторический экскурс по данному поводу. Абсолютно прав Зиновьев в том смысле, что в моменты критических ситуаций коридор возможных решений сужается до предела. И тот, кто приходит в такой момент к власти, по существу имеет крайне ограниченный набор средств для выхода из кризиса.
И в этом смысле, действительно, личные качества лидера — тоталитарный это тип вождя или либеральный — не помню уже ваши определения, — зачастую не имеют такого уж большого значения. К примеру, Рузвельт не был «тоталитарным типом», но меры, предпринятые им для вывода США из кризиса, были достаточно крутыми.
У нас существует миф о «великом реформаторе» Столыпине. Между тем Столыпин — это один из самых больших неудачников среди реформаторов. Он определил задачу своих реформ очень четко: «Дайте мне двадцать лет покоя, и вы не узнаете Россию!» Ровно через четыре года после начала реформ Россия получила новый революционный подъем, а потом и революцию 1917 года. Почему? Очевидно, главная проблема не в том, какой это был тип лидера. Жесткости ему было не занимать. Ее хватило на то, чтобы тысячи повесить и десятки тысяч расстрелять. И все-таки ничего не получилось. Потому что главное — в другом: существует объективный выход из кризиса или не существует, возможно реформистское решение или невозможно.
Можно ли выйти из нашего кризиса? Столыпин пытался это сделать таким путем, в котором сегодня главная опасность для Путина: решить главный — «крестьянский» вопрос, не трогая интересов помещиков; решить «рабочий» вопрос, не задевая интересов фабрикантов. И оказалось, что в обществе, которое очень четко дифференцировалось на богатых и бедных, справиться с главными проблемами, не затрагивая чьих-то интересов, невозможно. Поэтому, как правильно писали старые историки, Столыпин фактически стал сходить со сцены еще до того, как его убили.
А теперь поставьте другой главный вопрос: возможны ли реформы в стране, где нет согласия, где не удалось добиться хоть какого-то исторического компромисса? Возможен ли вообще исторический компромисс у нас сегодня? Во-первых, у нас, как правило, не понимают, что такое исторический компромисс. У нас чаще всего считают, что компромисс состоит в том, что президент договаривается, скажем, с Зюгановым о том, что он даст ему одно место в правительстве, и на этой почве они «примиряются». Какое это имеет отношение к историческому компромиссу? Вспомните классику — «Пакт Монклоа» в Испании. Ведь там решался не вопрос о том, кто будет в испанском правительстве, а прежде всего проблемы социальной политики, роли профсоюзов и так далее.
Далее: с кем договариваться? Наши финансовые олигархи создали свои богатства не за счет процветания отечественной экономики и производительности труда. Они просто в принципе не хотят вкладывать свои средства в развитие страны. Многим из них эта страна вообще «до лампочки». Они отстаивают свое исключительное положение не столько экономическими, сколько сугубо политическими методами, всегда за гранью или на грани недозволенного.
Ну и, наконец, надо учитывать еще и то, что процесс распада зашел настолько далеко, что сегодня договориться с Москвой и в Москве — это не значит договориться с Россией.
Вот вы, г-н Рыжков, говорите об ущемлении «местного самоуправления». У меня дочка только что вернулась из Екатеринбурга. В Екатеринбурге правит «мафия»! Прочтите последний номер «Новой газеты»: от уличной проститутки до губернатора — все там ходят под Федулевым. И это — «местное самоуправление!» А возьмите историю с красноярским «алюминиевым королем» Быковым. При всей тяжести обвинений, после долгого укрывательства, краевой суд выносит решение освободить его под залог. Это что — местное самоуправление? Местное правосудие? Или просто коррумпированность? Видеть ошибку Путина в том, что он «наступает на пятки местному самоуправлению», — это, простите, смешно.
Сегодня перед Путиным стоят две задачи. Во-первых, нельзя проводить никакие реформы в атмосфере обструкции со стороны средств массовой информации. Сегодня, вы знаете, ни газеты, ни радио — ничего до российской глубинки не доходит. Есть, да и то не везде, — первый и второй канал, да еще НТВ благодаря спутникам. А поскольку никакая реформа невозможна в атмосфере обструкции, значит, надо решать эту проблему.
Вторая задача состоит в том, что Советский Союз всегда существовал за счет своих природных ресурсов. Мы в этом отношении самая богатая страна в мире. И пока государство держало в руках нефть, газ, цветные металлы, какие-то возможности существовали. Вся оборонка, все образование, вся наука были выстроены на нефти и газе.
И сейчас в России нет других источников для восстановления ее экономического потенциала. А ведь речь идет о миллиардах долларов. Почему сегодня так взъелись на Лужкова? Потому что он единственный, кто написал в своей программе — «пересмотр итогов незаконной приватизации». Он открыто это сказал. И, думаю, мирно решить это дело будет очень трудно. А отсюда и ответ на вопрос о возможности реформ.
Не забывайте и другое. Сегодня выровнялись по численности армия государственная и армия «частная». У нас сегодня в охране банков, личной охране и так далее — более миллиона человек. Это прекрасно вооруженные, вышколенные, имеющие опыт боевых действий бойцы. А вооруженные силы России — это голодная, ободранная армия, в которой сейчас миллион двести тысяч человек, а будет вообще восемьсот тысяч. Так что «армия олигархов» будет даже превышать «государственную армию». Так можно ли мирно решать все эти дела?
На днях на одном из «круглых столов» профессор Федотова сказала очень правильную вещь: «клуб западных государств» очень ограничен, и доступ туда «новеньким» закрыт, а для нас в особенности. Даже если мы научимся производить современные японские компьютеры и делать такие машины, как, скажем, «Опель» или «Форд», — нас все равно туда не пустят, все уже поделено. Мы должны предложить нечто такое, чего не может предложить никто. Вот только тогда мы получаем возможность выхода на достойную роль в мировом сообществе.
Есть ли у России такие предложения?
Уже много лет назад академик Никита Моисеев выдвинул свой проект. Он сказал: единственное, что мы можем предложить миру, — это наше геополитическое положение. Мы являемся кратчайшим путем между двумя очагами цивилизации, между двумя регионами — между Европой, роль которой в XXI веке будет возрастать, и всей азиатско-океанической цивилизацией. Если бы мы сумели сегодня наладить транспорт — Севморпуть, железные дороги, авиацию и так далее, мы бы получили гигантские инвестиции, потому что путь Лондон — Токио через Россию в три раза дешевле, чем вокруг Африки. Значит, есть выход.
И не надо надеяться на то, что все само по себе образуется. Когда говорят о Путине: «он создает стабильность», надо знать, что для нас «стабильность» — это гибель. Стабильность — это консервация того трагического положения, в котором находится сейчас Россия. Мы можем надеяться только на прорыв.

 

В.Н. Шевченко
Главная особенность переживаемого нами момента состоит в том, что нынешний этап правления Путина вовсе не есть разрыв с ельцинской эпохой, он есть завершение этой эпохи, предельно четкое оформление тех противоречий, которые возникли во времена Ельцина и которые его наследнику предстоит разрешить, прежде чем страна сможет выбрать более или менее определенное направление развития.
Сегодня можно уверенно говорить по крайней мере о четырех острейших противоречиях, скажу сильнее, четырех антиномиях кантовского типа, с которыми сталкивается вся страна, с которыми сталкивается так или иначе Путин. Сейчас у нас затишье перед бурей. Я уверен, что такая буря скоро грянет и мы станем ее свидетелями и, наверное, участниками. Здесь я согласен с Логиновым, что выход из сложившихся противоречий вряд ли будет найден демократическим, мирным путем. Скорее всего, это будет та или иная форма социального потрясения в обществе, революционного потрясения.
Противоречие первое — между патриотизмом по форме и патриотизмом по содержанию. Патриотизм — это любовь к Родине, готовность защищать страну от врагов. Есть ли у нас вероятный противник? И если есть, то кто он? Крайне показательна в этом отношении ситуация с «Курском». Если США и НАТО — это наши потенциальные противники, то понятно, почему «Курск» уходил на стратегическое дежурство и почему американские подлодки непрерывно находятся в Баренцевом море. Если у нас есть потенциальные противники на Западе, Востоке или Юге, тогда понятны все попытки Путина поднять военно-патриотический дух в стране. Но если США и НАТО сегодня наши друзья, партнеры, если их представители приезжают к нам договариваться о том, как разделывать устаревшие атомные подлодки, как уничтожать химическое оружие, если они на все это и многое другое дают нам деньги, если вообще у нас нет потенциальных противников, то зачем нам нужна такая мощная военно-патриотическая риторика? Или, лишенная внутреннего содержания, она служит прикрытием для другого рода процессов, идущих в обществе? Нельзя одновременно говорить о патриотизме и утверждать, что у нас не хватает денег на содержание армии. Что-то должно быть главным. Армия, если она защищает страну от вероятных конкретных противников, должна иметь соответствующее обеспечение независимо ни от чего, даже ценой введения продовольственных карточек. Притом годовой доход десяти ведущих олигархов страны, по свидетельству печати, больше годового бюджета российского государства, а нам говорят — нет денег. Так не может продолжаться бесконечно долго.
Противоречие второе, вытекающее отсюда. Если Россия — великая держава, то это означает, что у нее есть или должен быть свой путь развития, как у Китая, Индии, Ирана, путь, который она призвана отстаивать на мировой арене и от которого не вправе отступать, несмотря на все угрозы или соблазны. А если Россия просто входит в мировую цивилизацию на правах какого-то полусырьевого придатка «золотого миллиарда», то ей не нужно быть великой державой. Тогда я подозреваю, что вся эта великодержавная патриотическая риторика Путина, настойчивое его стремление любой ценой укрепить вертикаль власти нужны для одной цели — для консолидации правящей политической элиты, которая фактически распоряжается всем национальным богатством страны и для которой это богатство становится условием торга с Западом за спиной народа по поводу условий вхождения либеральной, капиталистической России в мировую цивилизацию.
Поэтому в стране и не сложились за все десять лет реформ настоящие политические партии, поэтому не развивается, а глохнет демократия и внизу, и наверху. В стране нет и не предвидится в обозримом будущем правительства парламентского большинства, нет и не предвидится реально действующего местного самоуправления. Цели и задачи политической элиты становятся препятствием на пути подлинной демократизации страны.
Противоречие третье: светское государство или теократия? Все более целенаправленными становятся попытки превращения православия в государственную идеологию. Вводится — ни много ни мало — преподавание богословия в вузах страны. Батюшка у нас теперь повсеместно вместо секретаря партии по идеологии. Происходят удивительные вещи. При встречах президента светского государства Путина в столицах субъектов Федерации рядом с губернатором, согласно официальному этикету, на летном поле стоит батюшка, глава местной патриархии. Едут наши спортсмены в Сидней и вместе с ними батюшка, который благословляет их на победу и вообще работает вместо психолога. Во всех командах спортсменов из цивилизованных стран имелись специальные группы ученых-психологов, работавших со спортсменами, а у нас батюшка вместо науки. И кто бы возразил в этом светском царстве-государстве!
В монастыре Оптина Пустынь, где я был недавно, всем выдают брошюрку «Истоки зла» про тайны коммунизма. Более злобных строк о Марксе и его идеях вообще трудно себе помыслить. Вот только одна фраза из этой брошюрки: «Пока Кремль осеняют звезды Люцифера, пока на Красной площади, внутри точной копии Пергамского алтаря сатаны, находится мумия наиболее последовательного марксиста, мы знаем, что в принципе с 1917 года ничего не изменилось». Даже если это так — неужели церковь должна заниматься подобного рода обличениями? Неужели это и есть подлинное лицо православной церкви в ее идеологическом измерении?
Но здесь возникает более общий вопрос. Мне интересно, как власти удастся совмещать в дальнейшем либеральные ценности и православие. Если либеральные ценности — это призыв к тому, чтобы человек пользовался своим разумом, то я думаю, что здесь по-прежнему остаются огромные задачи, поставленные еще Просвещением. И в этом отношении светский человек не может не быть западником, будь он либерал или коммунист. Но если спросить у тех монахов, которые нас водили по монастырю, почему прекратилось старчество, то получите в ответ: «То есть веление Бога». А почему у нас так часто бывают плохие правители? Скажут: «А это так Бог распорядился, он вновь и вновь испытывает человека. Все в руках Божьих. Замысел Божий предугадать нельзя». И это нам хотят навязать вместо светской науки под флагом духовного возрождения России?
Конечно, в условиях растущей социальной несправедливости просто необходимо толпами водить людей в монастыри и церкви для достижения главной цели — приучения их к покорности. Действительно, вопиющие нарушения социальной справедливости можно встретить буквально на каждом шагу — и никому дела нет. Что-нибудь подобное вы можете встретить на Западе? Нам, ученым, в пять раз понизили уровень жизни за последние десять лет. В пять раз! И ничего! Живите так, как можете, а не хотите, так идите побирайтесь, воруйте, умирайте, служите где угодно, хоть дворниками или киллерами.
Противоречие четвертое и последнее. На протяжении полутора лет — с августа 1998 года по конец 1999-го — за рубежом опубликовано свыше трех тысяч статей по коррупции в России. На первом месте по числу публикаций идут США, на втором месте — Китай. Если все эти материалы — ложь, напишите, что украденные конкретными людьми миллионы долларов, номера расчетных счетов этих людей в банке и так далее кем-то придуманы. Опровержений нет. Но и не найдено ни одного коррупционера. Что же имеем вместо этого? Призывы к нравственному самосовершенствованию и нравственному возрождению общества… Так есть у нас коррупционеры или нет? Спросите любую мамашу призывника, и она вам точно скажет, сколько стоит отсрочка от армии. Сегодня — пять тысяч долларов. Все это, как и многое другое, становится и даже стало нормой! Идет нравственное разложение общества снизу доверху и сверху донизу. Кто за это несет ответственность? Мы должны сегодня все-таки выбирать: либо мы продолжаем ничего не менять и жить в обществе, в котором успешно стираются все грани между добром и злом, пороком и добродетелью и которое погибнет рано или поздно, — либо мы должны встать на какую-то твердую идейно-нравственную позицию и ее отстаивать. К сожалению, Путин и его «техническое» правительство нам здесь пока не в помощь. Весь вопрос в том, как скоро нам удастся разрешить эти противоречия, с помощью каких средств и в каком направлении.

 

В.Ю Царев
В сказанных речах присутствует высокая печаль, чувство в настоящем случае и приличное, и уместное. Как же не печалиться, когда светлое будущее не открывается никому, кроме редчайшего человека, который пронзает орлиным взором тёмну воду во облацех (что такой человек нашёлся, причем не в Испании, и что это один из сопредседателей именно нашего собрания, — радостная удача). Печально и то, что очертания путинского президентства даже для присутствующих здесь государственных мужей оказываются невнятны.
А меня непостижимость Путина сильно успокаивает. Хорошо, что его пока не вычислили ни прожженные чинари из кремлевской пепельницы, ни свежеприкуренные чинарики. Как только вычислят, как только поймут, как президенту кадить и где чадить, тогда всё, тогда надо звать патриарших специалистов, чтобы последних святых выносили.
Не дается Путин пока. Ускользает, понимаешь. Не делает того, чего от него ждут знающие люди. Может быть, это и нехорошо с его стороны, но зато, по-моему, правильно. В России только тот настоящий командир, кто умеет вырваться из-под гнета своей команды, кто сумеет, когда нужно, сыграть с ближним или с дальним окружением и в прятки, и в наперсток.
Школа разведки для российского президента — это самое то, что доктор прописал. Разведчик приучен конспирировать против всех, охоту откровенничать с членами семьи, с товарищами по работе и друзьями, если таковая и была, у него отбивают в самом начале карьеры, поэтому опасности, проистекающие от особо доверенных лиц, ему не грозят. Да и бывают ли у приличного разведчика настоящие друзья, а также лица на полном доверии?
И путинские погоны могут оказаться как нельзя более к месту. До революции смеялись над прижимистостью духовного сословия, в советское время шутили по поводу бережливости краснознаменного офицерства. Помню, в Дрездене мне показывали дома комсостава Группы советских войск в Германии — многие окна были заклеены газетами, меж тем как приличные немецкие бумажные шторы стоили сущие пфенниги. Путин тоже в Дрездене служил.
Вспоминая роскошества предыдущего режима, невольно задумаешься, а не лучше ли выйдет, если в государственно-личных тратах Владимир Владимирович будет похож не на тороватого Бориса Николаевича, а на, допустим, скуповатого Петра Алексеевича? Суровая походная койка Наполеона многое значила во всемирной истории. Суровая скромность величию не помеха. В истории нередко получалось, что чем более стоящим оказывался правитель, тем менее стоили казне его привычки.
Ладно — Наполеон. Пусть французово остается французам. А с кого брать пример президенту-петербуржцу, как не с основателя Петербурга? Лучше всех российского императора понял, я думаю, французский поляк Казимир Валишевский. Валишевский показал, что у нашего великого преобразователя никакого великого преобразовательного плана не было. Петр действовал по наитию и делал в точности то, что его подданным было особенно не в жилу. Он шел против привычек, как форель идет против течения.
Привычки ельцинизма таковы, что идти против любой из них — подвиг благочестия. Тут и планы не нужны: постигай, чего желают плутократы, подобострастно именуемые олигархами, пойми, что привыкло хотеть чиновничество всех мастей, — и делай в точности наоборот. А планы в президентском деле опасны. Они как роспись дорожного маршрута — полезны главным образом тем, кто закладывает фугасы.
Между прочим, российское народонаселение само устало от своих привычек. Юрий Болдырев выступал как-то раз на заседании «Свободного слова». Оказывается, его отнюдь не идеалистически настроенные подчиненные по Счетной палате при первой более-менее надежной возможности переходят от жизни по понятиям к жизни по законам. Выгода, стало быть, тоже надоедает. Странная это все-таки штука — привычки…
Посмотрите: дружно пьющие россияне воспринимают необычно трезвенного президента лучше, чем президента, который следовал национальным обычаям с истовостью, временами доходившей до всем известных неистовств.
Народ, безмолвствуя по-прежнему, по-прежнему ждет перемен. По-моему, люди готовы к новизне, однако им нужен добрый пример. Пример не обязательно всеблагой, но непременно другой. Продержится на виду у усталой от свинства страны тот, кто способен такой пример подать, — тогда есть надежда. Тогда что-нибудь путное из нас, глядишь, и получится.

 

В.М Межуев.
Я воздержусь от собственной характеристики личности президента, которого никогда вблизи не видел. Меня больше интересует отношение к тому, что происходит, двух наших докладчиков, казалось бы, во всем противоположное, но достаточно типичное для преобладающих сегодня в нашем обществе настроений и мнений по поводу президента Путина.
С Александром Александровичем я спорить не буду. Мне понятно, что у него болит душа за Россию. Она болит у многих — все хотят, чтобы Россия, наконец, встала на ноги, избавилась от чувства национального унижения, заняла достойное место в мире. Надежду на возрождение России — возможно, последнюю — Зиновьев связывает с Путиным. Это его право. Не только он усматривает в Путине последний шанс для России. Остается, правда, вопрос: столь ли уж велик этот шанс, если он опять целиком зависит от одного человека? Не дай Бог, случись что с ним, и надежде конец? Во всем остальном мне понятны и близки чувства и настроения Александра Александровича. Непросто жить в стране с ощущением ее постепенного погружения в небытие.
Хотелось бы, однако, более подробно откликнуться на выступление Владимира Александровича. Я полностью разделяю все его констатации относительно политической линии нынешнего президента. Он вполне понятно объяснил феномен Путина, увидев в нем возвращение к традиционной для России политике самовластия. Возможно, мы только по-разному трактуем природу и причину живучести этой традиции.
Самовластие, как я думаю, — это не тиранство, не злая воля одного лица, силой навязавшего свою власть обществу. Его не надо смешивать с тем, что мы называем злоупотреблением властью, произволом, капризом, самодурством властвующего лица. Самовластие — синоним не беззакония, а власти, наделенной по закону практически неограниченными полномочиями. Его политическая суть — в фактическом отрицании принципа разделения властей (делиться властью в России никогда не любили). Самовластие и есть главная политическая традиция России, постоянно воспроизводимая на всех этапах ее исторического существования — от самодержавия до сегодняшних дней.
Не в том проблема, что Путин, подобно многим своим предшественникам, оказался в плену этой традиции (здесь я вполне согласен с нашим докладчиком), а в том, есть ли сегодня в России альтернатива ей. Короткие периоды либерализации, о которых говорил Владимир Александрович, когда власть шла на определенные политические уступки под давлением внешних и внутренних обстоятельств, быстро сменялись периодами еще большего ужесточения режима. И еще вопрос, что типично для России — попытки ее либерализации или ответные реакции на эти попытки.
Не будем забывать, что самовластие в России — результат не насильственно навязанной воли, а добровольного согласия между народом и властью. Россия как бы открыла для себя особый, отличный от западного, тип общественного договора, согласно которому власть берет на себя обязательство служить народу, заботиться о его внешней безопасности и благополучии, а народ обязуется беспрекословно подчиняться власти, быть во всем ей покорным и послушным. Договор этот не всегда буквально соблюдался, но негласно подразумевался на протяжении большей части нашей истории. Он и сегодня лежит в основе политического мышления большинства.
Народ и власть связаны по этому договору отнюдь не отношениями угнетения и эксплуатации, как часто думают, а узами почти что семейного родства, где власть берет на себя функцию отцовства («царь-батюшка», «отец родной»), а народ — ее малых и неразумных детей, нуждающихся в постоянной опеке и покровительстве над собой. По отношению к власти народ осознает себя не сообществом граждан, наделенных собственным разумом и свободой воли, а безличной, однородной и безгласной этнической или конфессиональной общностью (русский народ, православный народ), в которой отдельный индивид не отличает и не отделяет себя от всех остальных.
Отсутствие гражданского общества и есть главная причина живучести самовластия. Правление Ельцина в полной мере демонстрирует эту особенность нашей жизни: глава государства неуклонно возвышался над всеми ветвями власти — исполнительной (правительство), законодательной (Дума) и судебной. Конституция 1993 года, наделившая президента фактически неограниченными полномочиями, стала логическим следствием этого процесса.
Стоит ли удивляться тому, что Путин пошел по пути, уже проложенному Ельциным, — по пути дальнейшего упрочения «вертикали власти», сосредоточения в одних руках всех нитей государственного управления? Лозунг перехода к гражданскому обществу уже при Ельцине был заменен лозунгом перехода к рыночной экономике, что совсем не одно и то же. Если гражданское общество требует демократии и независимого парламента, то рынок возможен и при авторитарной власти. Парламент нужен не рынку, а гражданскому обществу. Связка Путин — Греф, то есть предельно централизованной власти с предельно либеральной рыночной реформой, и есть то, что предлагается сегодня взамен перехода к гражданскому обществу. Вопрос в том, чем обернется рыночная реформа, если она осуществляется недемократическими методами.
Рынок без демократии — это экономическая власть людей, так или иначе приближенных к политической власти, связанных с ней либо личными отношениями, либо подкупом. Для большинства людей такой рынок и вытекающий из него общественный порядок более невыносим, чем государственное управление экономикой. Тот хоть компенсировал отсутствие гражданских свобод наличием каких-то социальных гарантий — бесплатные медицина, образование, жилищно-коммунальные услуги, низкие цены, отсутствие безработицы и прочее. Рыночная экономика в условиях самовластия не только ограничивает свободу людей, но и снимает с государства ответственность за их выживание в обществе. Если это и есть политика Путина — она бесперспективна.
Я думаю, власть в условиях рынка, но без гражданского общества столкнется со следующей дилеммой: либо она будет вынуждена сдаться на милость рожденным с ее помощью олигархам, либо, желая сохранить и укрепить себя, должна будет подчинить их себе, если вовсе не упразднить, вернувшись полностью или частично к старым формам государственного регулирования экономикой. В любом случае у нее нет шансов найти хоть какой-то разумный компромисс с рыночной экономикой. Думаю, рано или поздно эта дилемма встанет и перед Путиным, если уже не встала. А как он с нею справится — покажет время.

 

В.И. Данилов-Данильян
Здесь не раз говорили о том, что в острые, трагические моменты истории крайне узок коридор возможностей. Могу согласиться с этим тезисом лишь в том смысле, что очень трудно найти продуктивные решения, реализуемые и улучшающие ситуацию. Однако всегда существует огромное количество контрпродуктивных решений. Именно в острый и трагический момент истории Хрущев нашел свою кукурузу, и примеров такого рода из нашей истории, разве что не столь анекдотических, можно привести сколько угодно.
Если судить по декларациям, всевозможным программам и законодательным инициативам, то нельзя понять, какой выбор сделан сейчас. Мы имеем массу противоречивых данных, которые просто невозможно систематизировать. И если на этом основании выбирать из четырех «архетипов», которые предложил Владимир Александрович, то Путина следует отнести к колеблющимся, к четвертому «архетипу».
Если же рассмотреть конкретные решения, не просто слова, но такие слова, за которыми обязательно следуют какие-либо дела, то сначала нашему взору предстанет опять-таки неупорядочиваемое множество ситуационных реакций, что-то вроде броуновского движения в сфере принятия решений. Такая мышиная возня (в многозначительном пиаровском оформлении) порой выглядит совсем бессмысленно, временами даже неприлично, и возникающая при этом психологическая атмосфера предстает как откат к закоснелой совковости.
Но это броуновское движение происходит не в стоячей воде, а в потоке, инерция которого сформировалась давно и предопределяется взаимно поддерживающими друг друга структурой материального производства и «надлежащей» системой общественных отношений. И оказывается, что, рассматривая множество реальных решений, мы не обнаружим среди них ни одного такого, которое было бы направлено против этой инерции, мешало бы ей. Более того, некоторые решения направлены на устранение препятствий этому инерционному потоку. Получается, что впечатление пестроты возникает лишь в силу случайности огромного количества решений, безразличных для инерционной «генеральной линии». А все декларации, программа Грефа и прочее оказываются не более чем пиаровским прикрытием отнюдь не акцентируемой инерции.
Что же это за инерция? Всем известная традиционная ориентация на эксплуатацию природных ресурсов, на торговлю сырьем, на нефтедоллары как главный источник наполнения бюджета. Самая близорукая политика из всех возможных, обрекающая страну на арьергардное место в мировой экономике, на непрерывное воспроизводство замучивших нас проблем без каких-либо перспектив их решения.
Эта политика питается теми иллюзиями, отзвуки которых здесь уже прозвучали: Россия — страна, чрезвычайно богатая природными ресурсами, только сырьевой сектор (точнее, топливно-сырьевой) способен вытащить нашу экономику из затянувшегося кризиса, и прочее. Да, у нас 17 миллионов квадратных километров территории. Да, у нас примерно три седьмых мировых запасов каменного угля, много нефти, газа, леса, почти вся таблица Менделеева в разведанных месторождениях. Но Тунгусское угольное месторождение вряд ли когда-нибудь будет разрабатываться, хотя оно — из самых крупных в мире. Дело в том, что у него практически нет шансов стать экономически эффективным. Именно по эффективности (а не по объемам, конечно) все наши основные запасы существенно уступают «лучшим мировым образцам», например, ближневосточной нефти, бразильской железной руде и так далее. Делая ставку на эксплуатацию своих природных ресурсов как доминанту экономической стратегии, наша страна какое-то время может, конечно, перебиваться с хлеба на квас, однако не только не достигнет благосостояния в предвидимом будущем, но потеряет всякие шансы обеспечить его даже в очень отдаленной перспективе. Кстати, едва ли не главное (во всяком случае, в рассматриваемом аспекте), что научился делать технический прогресс, — сокращать потребность в ресурсах и замещать одни ресурсы другими.
Ресурсный путь для нашей экономики — путь в пропасть. Тот интеллектуальный потенциал России, о котором говорил Александр Зиновьев, будет окончательно утрачен, если мы будем делать ставку на развитие тех отраслей, где работают в шахтах и на карьерах, бурят за Полярным кругом или на полярном шельфе очередные скважины, и так далее. При сохранении этой ориентации мы останемся страной скважин и катастроф.
Здесь вспоминали о другой «панацее» — развитии Северного морского пути. Эта идея — еще один камень в ту же яму. При нынешних мировых тенденциях выживет минимально капиталоемкий транспорт, а нам предлагают нести чудовищные затраты на создание системы ледоколов (которые ни для чего, кроме СМП, не нужны), системы портов за Полярным кругом. Выживет транспорт максимально надежный, стабильный, а нам предлагают максимальную зависимость от метеорологических условий. Выживет максимально экологичный транспорт, а нам предлагают авантюру с неизученными, неясными последствиями для окружающей среды. За что такое наказание?
Но есть ли у нас реальные альтернативы? Имеется ли в нашем «коридоре возможностей» что-нибудь, кроме сырьевой ориентации? Не сомневаюсь, что имеется. Сейчас первое место в мире по экспорту программного продукта занимает Индия. Между тем, по официальным данным, Россия вовсе не экспортирует программный продукт. Безусловно, в России он производится и экспортируется, только все это происходит, как теперь говорят, «в тени», и никто не знает, каков наш теневой экспорт. Отправить такой продукт за рубеж (в том числе и в Индию — для последующей перепродажи) очень просто, не требуется ни чемодана, ни двойного дна, ни заглатываемых капсул, — достаточно Интернета или e-mail, и никакой регистрации в нашей официальной экономической системе. В результате Россия от этого производства не получает ничего, кроме убогой («в тени» всегда так) зарплаты, выплачиваемой создателям программного продукта, на каковую они и живут здесь со своими семьями. Так, между прочим, и используется наш интеллектуальный потенциал.
Вот на что надо было бы делать ставку. Надо выводить «из тени» реально существующее высокотехнологичное производство, надо развивать целый спектр соответствующих отраслей, устраняя препятствия и создавая стимулы для их роста. Но что делает власть для решения этой проблемы? Ничего! Так же, как ничего не делала предшествующая власть, и позапрошлая, и позапозапрошлая. Мы хотим бурить скважины, продавать сырье и природные ресурсы (это даже не сырье, а лес на корню, месторождения — через соглашения о разделе продукции, и прочее). Все, что мешает этой политике, устраняется (ликвидирована природоохранная система, упразднена Федеральная служба лесного хозяйства, Министерство науки влито в Министерство промышленности — на всякий случай).
Но даже если бы не было таких решений, которые устраняют препятствия инерционному потоку, ситуация мало отличалась бы от нынешней. Нам необходимо изменить направление нашего развития, переломить губительную инерцию. Однако совокупность ситуационных решений никогда не приведет к этому результату, броуновское движение никогда не изменит направление потока.
Можно, конечно, и, пожалуй, полезно воспарять мыслью в рассуждениях о том, выживет ли Россия, приведет ли к потере нашей самостоятельности ориентация на Запад, какими будут реальные последствия нашей геополитики на Востоке и пр. Я, однако, согласен с Поппером в том, что социальное будущее непредсказуемо, и облика будущей России, сколько бы мы ни старались, нам все равно не угадать. А вот шаги, которые абсолютно необходимо предпринять сейчас, чтобы предотвратить дальнейшее сползание в пропасть, достаточно очевидны. И рядом с президентом нет ни одного человека, который видел бы и понимал эти шаги. Ни одного!

 

А.В. Бузгалин
Я хотел бы обратиться к Валентину Ивановичу Толстых с предложением пригласить и послушать тех исследователей -как известных профессоров, так и молодых еще неизвестных, которые серьезно занимаются тем, что условно можно назвать стратегией опережающего развития России. Проблема структуры государственности очень важна, но и материальную основу не надо упускать из виду. Первый шаг в этом направлении — рассмотреть программу Грефа, которая на самом деле не такая уж пустая. Это некая система институциональных макроэкономических шагов, в том числе в области социальной политики. Это сдвиги в экономической политике, в экономических отношениях и институтах, но к сожалению не в области технологии.
Реплика — в какую сторону?
А.В. Бузгалин — В либеральную, хотя и не очень сильно на самом деле, если судить по практике, а не декларациям. КЗоТ, предложенный правительством, это капитализм ХIХ века с двеннадцатичасовым рабочим днем и многими другими чудесами. Бюджет — более асоциального бюджета трудно найти. Отказ от пересмотра итогов приватизации — совершенно четкие, жесткие праволиберальные шаги на практике и все одобрены Путиным.
Второй блок практических действий — построение бюрократической вертикали. Причем не ради усиления державы, ее способности противостоять США. В этом плане Примаков был гораздо большим антиамериканистом, чем Путин на практике. Но построение бюрократической вертикали и построение сильной державы — это разные вещи.
Третий шаг на практике — бойня в Чечне где мы в который раз увязли. Что же мы получаем? Мы получаем продолжение политики Ельцина, уважаемые коллеги. Риторика другая, а реальная политика — та же самая. Об этом писал и говорил — Ельцин и Зюганов пятятся спинами навстречу друг другу, и скоро состыкуются, это было сказано два года назад., я помню точно. Так вот в лице Путина они почти уже сошлись. На выборах Путин сделал совершенно бессмысленный с политической научной точки зрения шаг — соединил лозунги либералов и лозунги державников. Соединил и выиграл. Что он будет делать дальше? Ничего. Он будет делать то, что делал Ельцин, только при помощи новой демагогии, это более трезвый политик, умело играющий тактик, судя по тому, что он в сорок семь лет стал президпнтом и надеется соединить различные политические силы. Сейчас его любят все, вплоть до Зюганова. О критической поддержке курса президента заявили и Проханов, и Рой Медведев. Трудно найти кого-то, кто сейчас прямо бы сказал «я являюсь противником Путина».
Теперь по поводу того, что из этого может получиться. Из этого может получиться, к сожалению, консервация сегодняшней ситуации, т.е. власти баронов, олигархов, и коррумпированного чиновничества. Этакая смесь позднего феодализма с пережитками советской бюрократии и видимостью рынка. Вот эту систему можно законсервировать как переходную, и Путин как, повторюсь, умный действующий политик может при помощи умелых тактических шагов и бонапартистских методов, обеспечить некоторый компромисс этих баронов, олигархов и коррумпированных чиновников при создании видимости стабильности. Это будет все то же воровство, но по правилам и в пределах, границах самовыживания. Это когда бандиты между собой дерутся, но понимают, что есть некоторые правила, которые нарушать нехорошо, а если ты их нарушаешь, ты отморозок, и тебя убирают из этой структуры. Если это удастся сделать Путину, то будет обеспечен экстенсивный, структурно бесперспективный рост экономики и воспроизводство этого переходного состояния. Это не выход, но есть ли альтернатива? Но это уже другой вопрос.
Есть некоторые любопытные тенденции, на которые я хотел бы обратить ваше внимание. Иногда из маленьких тенденций появляются большие процессы. Вот мы провели мониторинг, который показал, что в стране уже более сорока предприятий за последние полгода провели акции по оккупационным забастовкам и действиям гражданского неповиновения. Такого раньше не было вообще. Это реальный процесс. При этом в большинстве случаев закон не нарушается, во всяком случае, нарушается гораздо меньше, чем олигархами, президентом и всеми остальными, которые попирают свои же собственные указы. Эти люди, в отличие от нас, умеющих лишь сотрясать воздух, ничего не боятся, хотя и рискуют жизнью. Если мы хотим изменить ситуацию и систему, то, видимо, должны действовать не менее решительно, чем действует Березовский, чем действует Гусинский.

 

В.Г.Сироткин
Виктор Иванович Данилов-Данильян сказал, что у нас существует установка на сырьевое направление. Здесь следует обратить внимание на один фактор — на долларовую иглу. Самое главное — это то, что мы сидим на долларовой игле, и никто об этом не говорит.
Реплика
Я не сижу.

 

В.Г.Сироткин
Почему не сидишь? Ты же получаешь свои три доллара в день? Или сколько ты там получаешь? По статистике ООН, нищета начинается с двух долларов в день. Вся профессура здесь получает в день максимум два с половиной — три доллара.
А между тем реальная стоимость доллара на сегодня — 5 центов. Восемьдесят пять процентов американских бумажек — это резаная бумага. И сейчас доллар под угрозой срыва. И если что нас и погубит, так это мировой крах доллара, потому что посыплется все, и прежде всего мы. Потому что мы себя привязали к доллару. Вот где основная проблема. Вот о чем должны думать Путин, Греф и все остальные. Это будет хуже, чем экономический кризис 1929 — 1933 годов, который привел к приходу Гитлера, к ужесточению политики большевиков, Сталин, даже Рузвельт стал проводить новый курс — на вмешательство государства.
Куда бедному крестьянину податься? Скорее всего, конечно, к Европейскому союзу. Другого варианта вроде бы нет, потому что иначе будет полный развал. Но нас-то теперь и развалить нельзя. Тысячи ядерных боеголовок кому отдать? Росселю, Лебедю, Наздратенко, Горбенко?
Вот сгорела Останкинская башня. Это сигнал. Конечно, ее не подожгли. Просто сгнило все, сгнили эти кабели. Я говорил недавно с одним энергетиком, он сказал: да, конечно, РАО «ЕЭС», Чубайс отключает, но главным образом — все уже не выдерживает нагрузку. Никто же не ремонтирует ничего! Вот где проблема. И это — гигантская технологическая катастрофа, которая нам угрожает. Поэтому, Александр Александрович, я не думаю, что наш гибрид, о котором вы говорили, проживет долго.

 

В.А. Рыжков
Здесь оспаривалась моя мысль о том, что нужно укреплять земство, то есть самоуправление. Оспаривалась на том основании, что есть бандит Федулев и бандит Быков и они подмяли под себя города. Но я не думаю, что это очень сильный аргумент, потому что, если так рассуждать, то вообще жизнь — это смертельная болезнь и путь в могилу. И я, например, могу привести вам огромное количество примеров, когда самоуправление является благом. Вот, скажем, мой родной город, в который я ездил, Барнаул, — если вы приедете туда и если вы были раньше, вы его просто не узнаете: он преобразился, преобразился в лучшую сторону. И это можно говорить сейчас о десятках русских городов, которые благодаря именно инициативе людей, их раскрепощенности, их свободе, их возможности самим распоряжаться пусть даже скудными, ресурсами действительно выглядят совершенно иначе, чем раньше. Я все-таки думаю, что основные базовые институты гражданского общества, такие, как свободные СМИ, как ассоциации, общественные организации, местное самоуправление, партийная система и так далее, — требуют поддержки, а не удушения. А мы пока видим стремление поставить все это под контроль чиновников, под контроль государства. Сейчас речь идет о том, что будет принят новый закон о партиях. Суть этого закона очень проста: партии, которые нас критикуют, мы закроем, партии, которые нас поддерживают, мы не закроем. То есть предполагается расширить полномочия государственных органов по контролю за партийной системой. То есть над обществом. И эта волна нарастает с каждым днем. Поэтому я думаю, что все-таки на основании того, что есть злоупотребления в муниципалитетах, отрицать саму идею местного самоуправления было бы не вполне справедливо.
Мне очень понравилась мысль о том, что мы можем конкурировать только если предложим нечто, чего нет у других. Вообще эта тема конкурентоспособности России действительно ключевая. Я лично считаю, что, безусловно, конкурентоспособными нас может сделать интеллект нации. И действительно: какие новые компании наиболее преуспевающие? Рекламный бизнес, программный продукт и так далее. Мне кажется, что наш народ имеет совершенно выдающуюся способность придумывать что-то, чего еще нет. Поэтому если бы общество и государство смогли создать условия для того, чтобы это воплотить в деньги, в бизнес, в технологии, то мы могли бы стать конкурентоспособными. Нефть у нас неконкурентоспособна. Себестоимость нефти у нас 8 долларов, в Кувейте — 50 центов. Газ у нас неконкурентоспособен, уголь у нас неконкурентоспособен, климат у нас неконкурентоспособен, мозги у нас конкурентоспособны.
Но вот здесь, кстати, реальная проблема. Мозги не могут быть раскрепощены в условиях тоталитарного, авторитарного, бюрократического чиновничьего государства. Если государство будет подавлять любые инициативы, любые формы экономической общественной жизни, то мозги никогда не начнут работать. И то, что делает наш президент, сейчас по крайней мере, когда он укрепляет вертикаль, усиливает бюрократию, — по-моему, это безумие. Это путь в никуда. Создаются новые чиновники, им даются новые права, но так мы никогда не раскрепостим то главное, что у нас есть. Интеллект всегда будет порабощен, и он никогда не сможет реализоваться.
И еще буквально несколько слов. По поводу путинской традиции самовластья — я абсолютно согласен. И я не верю в то, что сейчас, после семидесяти лет коммунизма, возможна взаимная любовь власти и народа, как это было, скажем, при первых Романовых или потом, на протяжении многих веков. У нас очень сильное отчуждение от власти. Парадокс: выборы показывают, что люди приходят и голосуют, но отчуждение от власти чудовищное. Все опросы показывают, что никаким институтам не верят. Не верят политикам, не верят партиям. Вот сейчас Левада показывает парадоксальные вещи в опросах, что люди недовольны экономической ситуацией, недовольны политикой в Чечне, недовольны социальным положением, но верят Путину. Пока верят. Но эти ножницы сойдутся очень скоро.
По поводу отношения к ельцинскому наследию. Я не хотел бы, чтобы меня поняли так, что мне нравится то, что было при Ельцине. Я лишь могу сказать, что меня примиряло с этим периодом. Меня примиряло то, что я видел пробуждение общества. Вопреки власти, благодаря власти, параллельно с властью — но общество пробуждалось, возникали независимые от власти ассоциации, системы, которые сами начинали себя самопроизводить… вот это меня примиряло. То, что я критикую в первых шагах Путина, — это подавление даже того немногого, что было тогда создано независимо от власти. И я абсолютно согласен, что построение рынка и построение общества — это совершенно разные задачи. Вот есть Сингапур, там блестящая рыночная экономика, но там до сих пор есть смертная казнь, головы отрубают. Это абсолютно тоталитарный режим, восточная деспотия. И меня Андрей Илларионов напугал, когда я слышал его лекцию месяцев пять назад. Он приводил только три примера для России — Китай, Сингапур и Тайвань. А ведь он советник президента по экономике. И как можно совмещать усиление бюрократии с рыночной экономикой? Это вещи несовместимые. Поэтому мне кажется, что, если говорить о новом президенте, на самом деле пока ничего путного нет. Есть огромные ожидания общества, причем каждый видит свое — рыночники думают, что все будет по рынку, антирыночники думают, что все национализируют, демократы верят, что он в душе патриот, и патриоты верят, что он в душе патриот. Это означает, что на самом деле на вопрос «круглого стола» ясного ответа дать сегодня невозможно, пока это действительно загадка.
Поэтому мне кажется, Валентин Иванович, что, может быть, нам есть смысл еще раз встретиться через полгодика. Вообще-то Александр I мучился 24 года и так и не решил, так и не выбрал между Аракчеевым и Сперанским. Были у нас такие в истории. А были те, кто с места в карьер, как Павел I. Он так долго ждал у себя в Гатчине, что, когда пришла власть, он буквально три раза в день менял решения: утром одно, в обед другое, вечером третье. И был задушен через пять лет…

 

О.В. Гаман-Голутвина
Мне кажется, для того, чтобы понять, что такое Путин сегодня, имеет смысл вернуться хотя бы на полгода или год назад, чтобы посмотреть, в какой ситуации все это начиналось. И, откровенно говоря, тогда мне казалось, что избрание Путина будет означать поражение государства, я об этом даже писала в «НГ-сценариях». Но сегодня у меня другая точка зрения. Мне кажется, что Путин — это реформатор поневоле, подобно тому, как Александр II осуществил прославившие его реформы вопреки политическим симпатиям своей молодости, вопреки своему психологическому складу, вопреки своим первым сознательным шагам в политике. Коллапс государства в результате Крымской войны не оставил ему другого выбора.
Что касается Путина, то здесь точно такая же ситуация, зеркальная практически, потому что коллапс после десяти лет тотального отступления государства вынудил его задуматься над тем, что является насущным практически для всех конкретных сфер жизни, начиная от программного продукта и заканчивая атомными подлодками. Сверхзадача изначально заключалась в восстановлении субъектности страны. А это неизбежно требовало восстановления субъектности и эффективности государства. Тут логика более чем простая. И это совсем не инстинкт самовластия и самодержавия, это просто элементарная инверсия. Отсюда совершенно простые и понятные, с моей точки зрения, шаги, направленные на ущемление тех субъектов, которые как бы приватизировали государство. Ибо коллапс и неэффективность государства, как всем хорошо известно, были обусловлены приватизацией его институтов и фондов. Отсюда соответствующее ущемление интересов региональных баронов и СМИ, то есть тех субъектов, которые претендуют на то, чтобы заместить государство.
Как это совмещается с предшествующей традицией? И, главное, как это смотрится на фоне современных тенденций мирового развития? Что касается соотнесенности с прежней историей, то здесь, в общем, все понятно. Вадим Михайлович совершенно справедливо говорил: надо понимать, почему существовал феномен российского самовластья и на что он был направлен. А существовал он потому, что государство в России инициировало импульсы развития и, более того, выступало инструментом достижения цели развития. А модернизация в России имела авторитарный характер именно по этой причине. Независимо от того, кто стоял у власти, — Иван Грозный, Петр I или Сталин. Первенствующая роль государства как инструмента модернизации обусловливала высокую степень зависимости облика этого государства от личных качеств носителя верховной власти — но только в конкретном психологическом рисунке. Ибо основные задачи авторитарной модернизации, они что при Иване IV, что сегодня определяются уязвимостью геополитической ситуации страны, отсутствием реальных союзников (в чем убедился еще Петр), отсутствием гражданского общества, бедностью государства и уязвимыми природно-климатическими условиями. Вот этот комплекс определял специфику российских модернизаций.
Сегодня мир очень по-разному смотрит на роль государства. И дилемма «государство или личность» не то, чтобы надуманна, но просто устарела. Это предрассудок, что государство обязательно душит личность. Современная западная политическая наука стоит на том, что личность невозможна без эффективного государства, что эффективное государство является инструментом защиты личности. С другой стороны, если говорить о тенденциях развития, то да, конечно, Запад выступает за минимизацию государства. Однако, говоря о России, нужно помнить, что, во-первых, реальный объем полномочий государства и степень его реального участия в делах общества сегодня в России существенно ниже, чем в таких демократических стран как США и Великобритания. У нас государство практически самоустранилось от участия в социальном регулировании. Кроме того, нужно иметь в виду, что тенденция к минимизации государства характерна для первого мира, но Россия-то, к нашему прискорбию, в этот мир не входит. И с каждым годом она удаляется от него. А в третьем мире государство продолжает выполнять свою функцию инициатора развития и осуществляет задачи развития.
Другое дело, что восстановление субъектности государства упирается сегодня в то, что в предшествующий период его ключевые инструменты были приватизированы. Вот, например, фигуры министра Лесина, или Абрамовича. Получается, что приватизированы сами инструменты, с помощью которых должна быть решена эта задача. Поэтому основным инструментом восстановления субъектности государства выступает политический торг. Я уверена, что Путин не случайно ездил на сабантуй в Татарстан — видимо, там имел место некий торг и для того, чтобы сломить волю региональных баронов, нужно было бросить какие-то кости самым влиятельным. Отсюда третий срок Шаймиева. Отсюда и торг с Гусинским. Сегодня невозможно ожидать прямого фронтального наступления — у нас другая эпоха, другая ситуация.

 

Б.Ф.Славин.
Мы собрались сегодня, чтобы попытаться понять, что будет с Россией в будущем. Отвечая на этот вопрос, я хотел бы вступить в полемику с Александром Александровичем, точнее, вступить с ним в диалог. Меня глубоко ранит то, что я читаю у Зиновьева по поводу будущего. Я вижу его мощный интеллект, знаю открытые им законы общественного развития. Но когда он рисует наше общество как часть или элемент будущего «глобального человейника», в котором мы представляем собой отсталую периферию, я не хочу с этим соглашаться. Я не хочу находиться под «железной пятой» будущего конгломерата во главе с Соединенными Штатами. Этого очень хочет Бжезинский в своей книге «Великая шахматная доска», но этого не может хотеть наш народ. Когда Александр Александрович был в «Правде», я его спрашивал: «Что же делать России в современных условиях?». Он говорил: «Есть одна возможность выхода из ситуации. Она похожа на то, когда партизаны во время войны находились в окружении. Деваться было некуда. Вот тогда по примеру одного человека, поднявшего автомат, мы совершили прорыв из кольца врагов». Мне кажется, мы сейчас в таком же окружении. И я ставлю вопрос — станет ли Путин таким партизаном? Уверен, что не станет. А кто же им будет? Я думаю, что эти силы пока только созревают в толще народа. Как всегда в России, они зреют подпольно, снизу. Чешская молодежь уже недавно поднялась против политики МВФ, поднимаются англичане, французы. Российский народ пока молчит. Россия всегда медленно запрягала, но лихо погоняла. Думаю, скоро ее народ скажет определенно: нет, мы не хотим жить в этом глобальном человейнике. Мы хотим прорваться к лучшему будущему. Может быть, мы до него не доживем, к сожалению, но я хотел бы видеть, как новое поколение разберется с тем, что у нас творится сегодня.
Думаю, что рано или поздно найдутся и социальные силы, и реальные программы, и соответствующие политические лидеры. Прямо скажу, вряд ли это будут представители нашего поколения, которые сегодня во многом напоминают маргиналов. Возможно, это будут наши сыновья или даже внуки, которые все поймут и все сделают для освобождения народа и страны от сегодняшнего унижающего политического и экономического рабства. Уверен, их идеалом не будет Путин или кто-либо иной из так называемой «семьи». Думаю, движение в России начнется с нового Герцена и его «Колокола», а закончится новым Лениным.

 

Л.П. Буева
Поддерживаю позицию А.А. Зиновьева — время и воля народов вызывают к жизни определенных лидеров. Путин выступил в качестве лидера, сконцентрировавшего в себе надежды и ожидания на изменение экономической и социальной ситуации тех многочисленных слоев общества, кто критически относится к результатам ельцинского периода. Путин — «государственник — и этим отвечает растущей потребности в усилении роли государства. Государство — реальная сила, регулирующая, контролирующая сила и собирательный центр в противовес растущим угрозам криминализации и сепаратизации общества, которые раскалывают Россию и делают проблематичным ее дальнейшее существование. И тем самым он имеет исторический шанс.
Я думаю, что Путин начал движение в этом направлении. Заметно его «отпочкование» от нравственно и политически себя скомпрометировавшей «Семьи». Заметен и его отказ от вакханалии безответственности, провоцирующей анархическую вольницу «дикого» капитализма. Заметны пока еще слабые, но все же попытки борьбы с криминализацией чиновничьего аппарата, которая стала жизненно опасной для России и ее народа. Заметно и его стремление к ответственному слову. Время и результаты покажут, как он использует данный ему шанс и пока высокий кредит доверия народа.
Хотелось бы при этом возразить В.А. Рыжкову, который предложил дилемму: «или великая держава, или великий народ». На мой взгляд, эта дилемма ложная. В реальной истории одного без другого не бывает. Только великое государство народ может поддерживать и защищать с той мерой отдачи и самопожертвования, которые типичны для российской истории. Конечно, идиллического слияния между ними не может быть. Трагические разрывы, типичные для великих переворотов, как правило, связаны с нравственно-социальным падением государства. Современный период лишь подтверждает это правило. Возникают вопросы, — если наши «отцы либерализма» поставили во главу идею великого народа, то почему же в результате десятилетия «свободных реформ» народ вымирает»? Смертность более чем в 1,5 раза превышает рождаемость, а такого спектра болезней давно уж не видывала Россия. Почему огромные слои населения потеряли реальное право на труд, на образование, на лечение и отдых? Как возник такой парадокс, что столь привлекательная либеральная идея оказалась на практике столь выхолощенной, обессмысленной и дегуманизированной?
Причин много, но в числе первых — резкое ослабление государства, что явно неадекватно кризисной ситуации России. По существу в период реформ государство не выполняло ни одну из своих функций, освободив себя от ответственности и отчетности перед народом. Народ нельзя сменить, но можно и нужно сменить лидеров и правящие элиты. Для этого России вовсе не требуется опять срываться в «крутой бунт». Вполне остаточно сделать это цивилизованным выбором. Для Путина проблема состоит не в выборе между «великой державой» или «великим народом», а в решении вопроса о том, в чем будет состоять сила и достоинство и государства, и народа.
Архетип российской истории — «на Руси бояре страшнее царей» — не менее опасен, чем архетип самовластья. Необходим поиск новой меры между центробежными и центростремительными тенденциями. Так продолжаться не может. Сейчас слабы не только регионы, но и центр. России же по ее социокультурному разнообразию и геополитическому пространству нужен сильный центр. Если Путину удастся сблизить цели «великого государства» и «великого народа», он будет обречен на успех. Правда, при этом важно еще выяснить, что такое социальное государство и возможно ли таковое при почти полном снятии социальных программ, но это уже особая тема.

 

Л.И.Сараскина
Наш клуб, как мне пришлось наблюдать, действительно один из самых интеллектуальных в Москве, где собираются люди умные, продвинутые, как сейчас говорят. Поэтому можно было ожидать гораздо большего «наезда» на президента, — я прекрасно помню, как это происходило в связи с Горбачевым и особенно Ельциным, какие произносились слова и выражения, с какими чувствами и с каким пафосом. И это заставляет меня сделать вывод, что Путин завоевал умы и сердца — не только тех, кто голосовал за него, не понимая, что делает, но и тех, кто способен анализировать и рассуждать. Очень осторожная и почти виртуальная критика, которая здесь звучала, показывает, что сегодня ничего серьезного Путину никто не может поставить в укор.
Больше всего меня разочаровал анализ, сделанный Владимиром Александровичем Рыжковым. Он говорит, что Путин ищет, но не действует. Так в том, очевидно, и состоит стратегия Путина, что он ищет! И в этом он абсолютно противоположный Ельцину человек. Ельцин окружал себя писателями и режиссерами, которые, войдя в Президентский совет, немедленно начинали его любить и уже ничему не возражали. При этом Ельцин проводил радикальные губительные экономические реформы, он устроил октябрь 1993 года, то есть поступал как крайний радикал.
Путин делает ровно наоборот. Он ходит и ищет не в Кремле, а где-то по краям. Ходит к Солженицыну, который абсолютно не является его человеком, беседует с Найшулем, с Левадой, с Горбачевым, тоже не его людьми, даже с Прохановым встречался, — зачем, спрашивается? А для того, мне кажется, чтобы найти ту самую трудную среднюю линию, тот путь, которого в России нет и не было. Поиск Путина — это его стратегия. Александр Зиновьев предположил, что, может быть, Путин затормозит процесс деградации России. И примерно то же самое сказал Царев. То есть Путин способен внушить мысль, что что-то в России возможно сделать. Мне кажется, что средняя линия нашего сегодняшнего обсуждения как-то больше сходится к этой формуле.

 

В.Л. Махнач
Я, вероятно, буду выглядеть сегодня революционером, хотя ненавижу революции, выступать против коллеги Сараскиной, хотя мы преподаем одним студентам, против коллеги Зиновьева, хотя я прочитал все его работы.
Во-первых, менее всего глава государства Путин либерален. Есть только один либерализм в собственном смысле этого слова — либерализм английский, идущий от Адама Смита, сущность которого поощрение самостоятельного хозяина. Правда есть еще и французский либерализм, укравший имя английского либерализма. Менее всего… У нас же не было ни одного либерала. Гайдар — грязный радикал. Чубайс — вор, менее всего сделавший для развития либерализма в России. Если бы мы провели приватизацию как в Чехии, не по Чубайсу, мы увеличили бы число свободных граждан, число свободных хозяев. У нас не было либералов, были только радикалы. Не было никаких либералов за последние двенадцать лет.
Итак, вычеркнем либерализм. Путин, заявив до вступления в должность, что невозможна постановка вопроса о пересмотре результатов приватизации, заявил себя как антилиберал, для меня это однозначно абсолютно.
Теперь, я вычеркиваю вторую, записанную мною графу. Один боярин опаснее, чем целый царь, угнетающий общество. У нас боярину, в частности, князю Пожарскому, доверяли больше, чем царю, в частности, Василию Шуйскому. И демократически царя совлекли с трона и пинками прогнали в плен. Если считать, что русские все-таки арийский народ, индоевропейский, то как угодно кому, как звучит, почтение аристократизма у нас в крови. Когда в известной песне, ездок поет «милый барин, добрый барин», он не холоп, а гражданин, взыскующий аристократа. Так вот, сдавшийся сенат, Совет Федерации, продал демократическую позицию, разрешив губернаторам снимать мэров, значит, нет земства, муниципализма нет, и тем самым снял аристократическую позицию, когда разрешил президенту снимать в особых случаях губернаторов. То есть нарушил все, не только русские, но и славянские, и арийские, которые старше славянских, позиции. Здесь Путин изменил национальной традиции, коллега Сараскина, и потому он не либерал.
Здесь ругали демократов, а я честно признаюсь, демократ. Демократ настолько, что я полагаю, что вместо чиновника начальника ЖЭКа надо избирать старосту ЖЭКа. А тот назначит кого водопроводчиком, кого тем, кого сем. В этом смысле я демократ. Русского человека обвиняют в том, что он недостаточный коллективист и ему, мол, надо учиться на Западе. Господа, поверьте историку, который Средневековьем занимался очень много: русский человек не коллективист и не индивидуалист по той простой причине, что он корпоративист. Русский человек — корпоративист потому, что наша община восходит по документам к Х веку. Он не вселенский — вот на всех поделить, но у него есть соседи. И с соседями он нормально живет. Вот что я пытаюсь показать. Для этого Путин тоже не сделал ничего, потому что он антикорпоративист.
И последнее, что вытекает из трех предыдущих моих позиций. У меня нет ни одного знакомого олигарха. Но богатые люди (я бедный) у меня знакомые есть, которых можно было бы назвать «новыми рашенами». Они из среднего класса, так вот, они все против Путина. Они либералы, и если не аристократы, то корпоративисты, безусловно, они готовы делиться, они все понимают, у них дочки и сыновья учатся в нормальных или полунормальных школах, а не в сверхэлитных. И они вполне оценили парадигму марксизма — «это что, нам хотят сказать, что дележ закончен? что первоначальное накопление капитала завершено?». Никакого мира здесь не будет, коллега Сараскина, будет война, будут мочить эти. А это крепкие русские мужики, ни один из них не прорвался в олигархи, эти будут драться. И я честно признаюсь, я буду с ними безусловно. Думаю, и мои студенты, а это четыре учебных заведения, тоже.

 

А.А. Зиновьев.
Все, кто здесь выступали, рассматривали явления постсоветской истории России изолированно. Я же рассматриваю процессы, происходящие в России, как часть мирового процесса. Далее, российскую ситуацию описывали здесь в терминах, которые, на мой взгляд, потеряли всякий смысл и превратились в чисто идеологические пустышки: «капитализм», «демократия», «свобода», «самовластие». При этом и аргументация берется из прошлого. Я знаю, что вся российская и мировая история сфальсифицирована и фальсифицируется сейчас. Исторические ссылки не имеют никакого научного смысла. В особенности — то, что касается советской истории и современной западной. Советский период русской истории и советская система полностью сфальсифицированы. Западный же мир представляется нам в таком виде, в каком я не видел его в реальности, прожив там 21 год и изучая его профессионально. Там нет такого Запада. Там есть нечто другое.
Что происходит в России? Россия деградирует. Россию убивают. Идет война. Холодная война кончилась. Началась теплая война, то есть война на грани горячей, с использованием средств горячей войны. Сейчас в самой России выходят сотни книжек, где все это описывается. Как вы знаете, Бжезинский говорил, что русских хватит и тридцати миллионов, а Тэтчер заявила: зачем тридцать, когда хватит пятнадцати миллионов. И это приводится в исполнение! Вот о чем идет речь. Именно это правда, а не всякие рассуждения о самовластье, об Александре I, Николае II, Петре I и так далее. Все это праздные разговоры. Все аналогии лишены смысла. И не только потому, что сфальсифицирована история, а прежде всего потому, что таких явлений, как сейчас, не было. Не было!
Решается историческая судьба России и русского народа: быть нам или не быть в истории в качестве значительного феномена. Хозяева западного глобального сверхобщества давно решили: не быть! Запланировано не просто ликвидировать коммунизм, — это лишь предлог, — а вообще стереть Россию с лица Земли и вычеркнуть из истории, чтобы вообще воспоминания о ней не осталось никакого. Вот что надо принимать как аксиому, если мы хотим противостоять этому. Есть ли люди, которые способны возглавить сопротивление? Нет этих людей! Я симпатизировал и до сих пор симпатизирую Путину, потому что изо всего того, что было возможно, реализовался наилучший вариант. Но и этот наилучший вариант не решает проблему.
Я с самого начала сказал (почему-то не обратили на это внимание), что историческая функция Путина — не радикальные перемены, а закрепление и легализация того, что сделали в горбачевско-ельцинский период. Узаконивание и укрепление результатов антикоммунистического переворота, а не отмена их. Но сделать это в таких формах, которые выглядели бы приличнее, чем то, что делалось в ельцинские годы. И не больше того.
Тут говорили об угрозе самовластья, диктатуры и тому подобного, вырастающей из стремления к сильной власти. А что такое сильная власть? Может ли быть сильной нищая российская власть, которая даже своих чиновников не способна законным образом обеспечить так, как им хотелось бы? Перетасовки в механизме власти сами по себе еще не делают власть сильной. Они суть имитация сильной власти, но не реальное усиление власти как органа управления страной. Превращение некоей сильной власти в диктатуру, подобную сталинской или гитлеровской, в наших современных условиях в принципе невозможно. Социальная организация постсоветской России умышленно сконструирована так, чтобы этого не случилось. В постсоветской России формируется сверхобщество, система власти которого включает в себя не только явления сверхгосударственности («Кремль»), но и явления сверхэкономики, то есть механизм финансового тоталитаризма. Вот из последнего угроза диктатуры исходит в большей мере, чем из усиления государственной власти в традиционном смысле. В западном мире носители высшей государственной власти (президенты, канцлеры, премьер-министры, короли и так далее) фактически являются соучастниками сверхвласти финансового механизма и исполнителями ее воли. К этому идет дело и в России, раз она пошла по пути западнизации и глобализации.
Имеются ли в стране силы, способные пойти на прорыв, то есть на радикальную конфронтацию с глобализацией и западнизацией? Способен ли Путин как президент возглавить тех, кто пойдет на прорыв?

 

В.И. Толстых
Как и следовало ожидать, подводить итоги и делать окончательные выводы — рано. Путину досталось тяжелое наследство, из которого выбраться не так-то просто. За последние десять лет удалось многое разрушить и почти ничего не построить. Реформы не просто не получились, они и не восприняты обществом как реформы. Никто, кроме узкого слоя заинтересованных лиц, не принимает существующие квазирынок и квазидемократию за их цивилизованные аналоги, повсеместную коррупцию и криминальный беспредел — за достижения свободной инициативы, а резкую прляризацию общества ни богатых (абсолютное меньшинство) и бедных (абсолютное большинство) — за торжество социальной справедливости. Эфемерная стабильность держится на вековечном долготерпении и «безмолвствовании» народа, которые власть предержащие нещадно эксплуатируют, полагаясь, видимо, на русское «авось пронесет». Верхушечными («валерьяновыми») мерами тут ничего не изменить и не добиться. Понимает ли сам Владимир Владимирович, какой «гордиев узел» проблем ему достался в наследство?
Вот запущена в оборот идея сильного государства, с ударением на «сильное», а надо бы — на «государство». Может ли быть сильным государство, которое повернулось к своим гражданам, простите, телесным низом, государство, организовавшее два массовых ограбления населения в особо крупных размерах и бросившее большинство людей на произвол судьбы? Суть проблемы в том, что государство это антинародное в прямом смысле слова, и потому чем оно слабее, тем лучше для его подданных. Даже те, кто это государство соорудили, ныне признали, что оно по природе своей «криминальное», «рэкетирское», проще говоря, «бандитское» (не сильное, а «наглое», по любимому словечку Чубайса). И оно останется слабым, если не превратится в инструмент общества, в орудие фактического (а не мнимого, как сейчас) народовластия.
Увлеченный задачей реконструкции и усиления вертикали — исполнительной власти, наш президент, судя по всему, совсем не озабочен состоянием горизонтали, то есть самого общества. А его как такового у нас, по сути, нет, оно пребывает в состоянии аномии, распада всех связей (кроме «чистоганных») и подавления всех основных социальных инстинктов, в том числе и наиболее чтимых русскими — коммунальности, соборности, человеческой отзывчивости. Понимает ли президент, что без крепости и надежности горизонтали любая ловко выстроенная вертикаль окажется малоэффективной? Это если исключить возможность и намерение вернуться к модели унитарного государства и, значит, тоталитарного общества.
И третья несущая опора — мораль. Вот уже десятый год мы живем как бы вне и без морали и настолько привыкли к этому, что, кажется, даже и не нуждаемся в ней — и в политике, и в экономике, и в повседневном обиходе. В своих программных выступлениях наш президент заявил о необходимости начать с «морального возрождения России», справедливо поставив эту задачу на первое место. Пока сколько-нибудь серьезных усилий и признаков «оздоровления» в этом направлении не видно. Все те же лица, и те же «икарийские игры» в политику, моралью и не пахнущие…
Думаю, мы проявили достаточную осторожность и мудрость в наших суждениях и оценках. И нас вполне бы устроило, если бы уважаемый президент, при всей своей предельной занятости, нашел время познакомиться с тем, что мы здесь наговорили.