«Литературная газета», №50-51 (5905) 18 — 24 декабря 2002 г.
ЭВОЛЮЦИЯ ИЛИ МУТАЦИЯ?
К 30-летию статьи А.Яковлева “Против антиисторизма” (1972 г.)
15 ноября 1972 года в “Литературной газете” была напечатана большая, на полный разворот статья доктора исторических наук А. Яковлева под названием “Против антиисторизма”. Публикация вызвала сильный резонанс не только в среде интеллигенции, но и в политических кругах. Все знали, что доктор исторических наук А. Яковлев – это фактический глава Агитпропа ЦК КПСС Александр Николаевич Яковлев, и не без оснований рассматривали его статью в качестве некоей идеологической установки. А последовавшее вскоре неожиданное решение Политбюро о снятии Яковлева с высокого поста и его “ссылке” послом в Канаду и вовсе внесло сумятицу в умы творческой интеллигенции. Противостояние “Нового мира” и “Октября”, вокруг которых группировались полярные литературно-общественные силы, резко усилилось.
Сегодня статья “Против антиисторизма” по-прежнему вызывает интерес, поскольку проблемы, поднятые в ней, не ушли в прошлое вместе с “линией ЦК” – они лежат на магистральных путях российской общественно-политической мысли. Свидетельством тому служит и статья Александра Зиновьева “Солома для утопающих”, опубликованная в “ЛГ” в этом году (‹ 7). Парадокс в том, что Зиновьев, в прошлом, да и в настоящем идейный противник Яковлева, фактически повторяет основные тезисы статьи “Против антиисторизма”. Это поразительное концептуальное родство нынешнего Зиновьева с былым Яковлевым любопытно не только в плане персонификации изъянов интеллигентского сознания. Эта перекличка позволяет лучше понять ментальные процессы, происходящие ныне в российской интеллектуальной элите, и логично дополняет новейшую политическую комбинацию, обозначенную диалогом Березовского и Проханова.
Принципиальная позиция “ЛГ” – публиковать самую широкую палитру мнений и взглядов, существующих в нашем обществе. Разумеется, это вовсе не означает, что редакция разделяет все позиции авторов. Вот и данный материал, на наш взгляд, содержит целый ряд положений, с которыми трудно согласиться. И прежде всего в оценке пути, который прошел такой крупный мыслитель и ученый, как Александр Зиновьев, сыгравший громадную и мало кому посильную роль в развитии нашего общественного сознания.
Редакция понимает, что возражения на публикуемый материал последуют и даже достаточно резкие. “ЛГ” готова предоставить слово оппонентам автора, но рассчитывает, что это будет приближение к правде, а не выяснение отношений и сведение счетов.
I
С30-летней дистанции обстоятельства публикации статьи “Против антиисторизма” и события, последовавшие за ней, выглядят противоречиво. Сам А. Яковлев изложил их в книге “Омут памяти”, однако эта версия существенно расходится с той, которую он предлагал собеседникам вскоре после возвращения из Канады. Не во всем совпадают и воспоминания людей, работавших в тот период в Агитпропе ЦК. Впрочем, для понимания атмосферы тех дней важно не пунктуальное расследование фактологии, а установление неких общих закономерностей, которые сопутствовали столь памятной статье. И в целом совокупность известных фактов позволяет сделать достоверные выводы относительно того, как она создавалась и почему ее автор впал в немилость у членов Политбюро.
Прежде всего представляется бесспорным, что статья была итогом коллективных усилий. Это, разумеется, не умаляет публицистических способностей Яковлева – они общеизвестны. Кроме того, не подлежит сомнению, что основные тезисы также принадлежат лично ему. Но в работе над статьей Яковлеву помогали подчиненные – то была нормальная, узаконенная практика тех дней. Иными словами, статья за подписью доктора исторических наук в действительности готовилась по традиционным рецептам Агитпропа ЦК, и это означает, что она и впрямь носила установочный характер. Тем более по форме она походила на строгий окрик и была написана не от “я”, а от “мы”.
В связи с этим возникает, пожалуй, главный вопрос: что побудило Яковлева выступить со статьей о догматах идеологической веры именно в тот период времени?
Отвечая на этот вопрос, полезно сперва разобраться в причинах недовольства ею со стороны Суслова и Брежнева. Причины эти носили двоякий характер – субъективный и общеполитический. Незадолго до описываемых событий журнал “Коммунист” опубликовал статью секретаря МКГ КПСС по пропаганде В. Ягодина, вызвавшую возмущение Суслова, который приказал пустить под нож весь тираж. Номер вышел в свет с опозданием, а статья Ягодина была выхолощена. Негодование Суслова, впрочем, вызвала не суть статьи, а то, что по важному идеологическому вопросу в печати выступил “какой-то секретарь горкома”, явно превысивший свои полномочия, давший “установки” и тем самым нарушивший партийную субординацию. Резюме Суслова было кратким: “Не по чину!”
Точно так же – не по чину! – оказалась и статья Яковлева. Версия о том, что публикация в “ЛГ” по времени пришлась слишком близко к предстоящим торжествам по случаю 50-летия СССР и Яковлева, мол, упрекнули в “растаскивании” идей, предназначенных для доклада Брежнева, выглядит сомнительной – за такие прегрешения главу Агитпропа с должности не снимают. Очень сомнительно и то, что мысль о статье подсказал сам Суслов. В субъективном плане сыграло роль общее недовольство членов Политбюро чрезмерной активностью Яковлева. Неспроста его долго не утверждали в должности заведующего отделом – он так и остался и.о. И статья “Против антиисторизма” стала дополнительным раздражителем, последней каплей. Не по чину!
Однако на решение Политбюро сильно повлияли и общеполитические соображения. После диссидентских процессов конца 60-х годов обстановка в среде творческой интеллигенции постепенно начала успокаиваться. Прения “западников” и “почвенников” перешли в рутинную фазу, перестали чрезмерно будоражить общество. Андропов, надзиравший за процессами в среде интеллигенции, докладывал о нормализации. И в этот-то момент вдруг появилась не санкционированная Политбюро статья Яковлева, вызвавшая взрыв общественно-политических страстей. У членов ПБ, в том числе у Андропова, возник естественный вопрос: “Зачем Яковлев выступил со столь радикальной статьей, резко обострившей раздоры в среде интеллигенции?” По сути, ответом на этот вопрос и стало увольнение ее автора из ЦК. Не исключено также, что именно с того момента отношения Яковлева и КГБ испортились.
Но каковы истинные причины, побудившие А. Яковлева выступить со статьей “Против антиисторизма”? Для их понимания важен еще один факт 30-летней давности. В ту пору в издательство “Молодая гвардия” поступила рукопись известного историка Н.Н. Яковлева “В августе 1914-го”, которую тогдашний директор “МГ” В. Ганичев публиковать не решался, опасаясь новых упреков в “почвенничестве”. Ганичев хотел получить официальное “добро” ЦК и по совету знающих людей получил его лично от А. Яковлева. “Добро” было дано незамедлительно, и книга вышла в свет. Об этом в послесловии ко 2-му изданию (1992 год) рассказал сам автор. И сей факт говорит о том, что глава Агитпропа не был чрезмерно строг к теме “воспевания прошлого”, против которой он внезапно восстал в своей известной статье.
Почему же появилась его статья?
История давно подметила: поступки крупных политических деятелей – а Яковлев относится к этой категории политиков – зачастую подчиняются не воле ума, а логике характера. Яковлев в своих интервью много, навязчиво много говорит о том, что он против поисков врага, против “охоты на ведьм”. Но можно ли забыть изобретенный им и вызвавший новую волну общественных раздоров термин “красно-коричневые”? Не забыть и его “Обращение к общественности” в августе 1996 года, когда он требовал “возбудить преследование фашистско-большевистской идеологии и ее носителей”. И это не поиски врага? Не попытки снова обострить ситуацию в обществе, едва-едва угомонившемся после вторичного избрания Ельцина? Наконец, как не вспомнить его резкий протест против “Письма 13-ти” – письма банкиров, предлагавших тактический компромисс между олигархами и левыми силами, который в очень острый период российской истории ставил своей целью предотвратить гражданскую войну?
Как ни парадоксально это сегодня звучит, Александр Яковлев по природе своей “буревестник”, ищущий бури и сеющий бурю, пассионарная личность, которой претит общественное спокойствие. Множество фактов его публичной жизни подтверждают это фундаментальное свойство его натуры. Черно-белое восприятие реальности по принципу “Манихейского мифа”, которое Яковлев приписывал своим оппонентам, в действительности свойственно лично ему. Идеология для него вторична. Он был весьма консервативным партийным идеологом, потом стал архитектором перестройки, после крушения коммунизма он вновь возложил на себя бремя надзора за идеологической стерильностью, выполняя миссию “либерального охранителя”, активного преследователя “носителей фашистско-большевистской идеологии”. Хотя непонятно, что это – “фашистско-большевистская”? Такого определения нет ни в одном правовом документе. Но если Яковлев в период перестройки назвал демократов левыми, а правоверных коммунистов – правыми, то чему же удивляться? Как типичный представитель элиты КПСС он привык действовать не по законам, не по понятиям, а по личным усмотрениям, игнорируя общепринятые нормы.
Пишу это не в укор, а с пониманием. Таков человек – яркий, незаурядный, пассионарный, ищущий бури и сеющий бурю. Другое дело, что обстоятельства вынесли его на гребень эпохи, а потому его личные качества повлияли на судьбы страны. Но именно этими качествами его натуры, а вовсе не глубокими убеждениями или неколебимыми принципами была продиктована и статья “Против антиисторизма”, которая в 1972 году привела к смещению Яковлева с его высокого поста. Яковлев в то время не удержался от соблазна взорвать начинавшую успокаиваться литературно-общественную среду. Не думая ни о последствиях для этой среды и для себя лично, ни о “последствиях лет и времен”.
Так бывает с неуемными людьми, пришедшими во власть. На наше несчастье.
II
Судьба Александра Зиновьева общеизвестна. Но немногие знают, что ее перелом в середине 70-х годов решался не на Лубянке, а на Старой площади. После публикации на Западе книги “Зияющие высоты” Зиновьева пригласили читать лекции в Германию, и вопрос “Пускать или не пускать?” стал головной болью для тех, кому положено было на него отвечать.
Академик Виктор Афанасьев при случае рассказал мне о своем разговоре на эту тему с секретарем ЦК по идеологии Зимяниным. Зимянин жаловался, что КГБ от этого вопроса устранился, и Афанасьев, по его словам, ничуть этому не удивился, откровенно объяснив секретарю ЦК: “Они даже не знают, что Зиновьев рисует очень злые карикатуры на членов Политбюро. Если бы они видели!” Зимянин принял решение Зиновьева в Германию отпустить, но попросил Афанасьева по-дружески с ним поговорить: пусть он там не слишком советскую власть кроет… Афанасьев ответил: “Поговорить-то поговорю, да бесполезно это. Характер!”
Не знаю, известны ли Зиновьеву эти обстоятельства получения им “вольной грамоты”, но дальнейшие события показали, что он стал одним из самых острых, авторитетных критиков коммунистической системы. Хотя кандидатскую защищал по “Капиталу” Маркса.
Зиновьева в России ждали почти с таким же интересом, как Солженицына. И в целом не ошиблись. Проницательный философ, подобно Солженицыну, понял суть ельцинской власти и стал ее непримиримым оппонентом, как и Солженицын, тоже исчезнув с телеэкрана. Однако, в отличие от Солженицына, со временем интерес к Зиновьеву начал угасать, и это наглядно проявилось во время его выступления в Большом зале ЦДЛ, когда философ, переживший драму перестройки за границей, принялся учительствовать относительно судеб российской словесности с вершин всеведения и горней премудрости. По складу характера и типологии личности Зиновьев, безусловно, относится к тому же разряду пассионарных, мятущихся людей, что и Яковлев: это, повторю, люди действия, мало задумывающиеся о последствиях и для себя, и для других. Видимо, нельзя признать случайным, что в язвительных произведениях Зиновьева с недоумением угадывали прообразы его бывших коллег по Институту философии. Видимо, не случайно и то, что он разошелся с Ильенковым. Впрочем, это частности в сравнении с главным: по мере того, как концептуальный багаж философа, привезенный из-за границы, постепенно иссякал, в миросозерцании Зиновьева явственно проступали родовые черты советской философской школы, его трепетное отношение к идеологии как таковой, почитание ее альфой и омегой общественного развития.
Эта верность отроческому обручению с марксистской философией (хотя Зиновьев причисляет себя к немарксистской части советской идеологии) в личном плане делает ему честь. Но неприятность в том, что его политическое движение шло по странной траектории: диссертация по Марксу – антисоветизм и диссидентство – антизападничество – признание заслуг советской идеологии. Эта траектория по смысловому содержанию поразительно напоминает “заячью петлю”. И неудивительно, что в конце этой петли Зиновьев след в след вышел на те идейные позиции, с которых в статье “Против антиисторизма” выступил А. Яковлев.
И здесь пора перейти к параллелям.
Зиновьев активно протестует против реанимации, говоря его словами, “дореволюционного российского феодализма”. И в этой части своих рассуждений внятно аукается с Яковлевым 30-летней давности. “Русский народ и его история идеализируются” – это Зиновьев. А “воинствующая апологетика крестьянской патриархальщины, юродствования по поводу “мужицких истоков” – это уже Яковлев. Однако дело, разумеется, не исчерпывается фразеологическими и концептуальными аналогиями. Тезис об отрицании и пагубности святоотеческих преданий красной нитью проходит через статьи Зиновьева и Яковлева с той лишь разницей, что сегодня философ сетует на свершившиеся факты реальной жизни, а могущественный глава Агитпропа в свое время писал о “попытках реанимации”.
Очень сильно перекликается в статьях и тема антизападничества. Зиновьев, когда-то рвавшийся на Запад, сегодня пишет о “мутных потоках западной идеологии”, беспрепятственно вливающихся в Россию. Яковлев, ныне называющий себя прозападным либералом, 30 лет назад громил буржуазных идеологов за то, что “в теориях “единого индустриального общества”, “стадий роста”, “постиндустриального общества” и им подобных наиболее полно проявились вульгарный технологизм, гипертрофия значения технических достижений и умаление и даже прямое игнорирование роли главной производительной силы – огромной массы трудящихся”.
Большое внимание в статьях Яковлева и Зиновьева уделено и патриотизму – это совпадение особенно примечательно, поскольку свидетельствует о единой тематической матрице. Понятно, что глава Агитпропа восхвалял советский патриотизм, который, как известно, презирают нынешние российские либералы. Зиновьев со своей стороны полностью признает заслуги Агитпропа: “Массовый патриотизм был организован колоссальными усилиями системы власти и идеологического аппарата”.
Есть еще ряд частных тезисов, совпадающих у Яковлева и Зиновьева. Но, пожалуй, главное, что объединяет и тесно переплетает их статьи, – это мощная антирелигиозная составляющая. “…Молиться на каждую церковную луковку и каждый минарет мы не будем и причитать у “святых мощей” и “стен плача” не собираемся!” – с пафосом восклицал Яковлев. – И церкви, и мечети, и синагоги, и костелы всегда были идеологическими центрами, защищавшими власть имущих. Самая “демократическая” религия в конечном счете реакционна”. Яковлев сурово одергивал “доморощенных культуртрегеров от православия, мусульманства, католицизма и других вероисповеданий”. “Во многих стихах мы встречаемся с воспеванием церквей и икон, – писал он, – а это уже вопрос далеко не поэтический…”
Однако даже этот праведный антирелигиозный гнев начальника Агитпропа не идет ни в какое сравнение с той ненавистью, с какой сегодня обрушивается на церковь Зиновьев. Цитировать просто не имеет смысла, разве что упомянуть одну фразу, целиком выдающую настроение философа: “Россия превратилась в страну религиозного умопомрачения”.
Особая, совершенно исключительная неприязнь Зиновьева к православию – именно к православию! – насквозь пронизывает его статью. Но не надлежит философу с такой яростью бороться против религии. Такая ярость скорее отражает внутреннюю борьбу с самим собой – против искуса… И поневоле закрадывается подозрение, что Зиновьева подсознательно страшит судьба о. Сергия, принявшего священство в 1918 году, написавшего “Трагедию философии” и перешедшего в богословие. На первый взгляд для бывшего марксиста, потом диссидента, а затем антизападника и “возвращенца” это было бы уже слишком. Но ведь и Сергей Булгаков был предрасположен к марксизму, к русской мессианско-теологической ветви марксизма, и лишь позднее стал о. Сергием. Не продолжится ли в дальнейшем мировоззренческий дрейф философа?
Этот вопрос может быть обращен и к Яковлеву. Его статья “Против антиисторизма” гораздо масштабнее публикации Зиновьева. В ней автор дал агитпроповские установки практически по всем стержневым вопросам общественно-политической жизни. И невозможно пройти мимо того многозначительного факта, что сегодняшний Яковлев стал носителем не каких-то принципиально новых идей, что было бы естественно при эволюционном развитии, а именно тех идей, против которых он выступал 30 лет назад.
Начать хотя бы с вопроса о роли интеллигенции. Глава Агитпропа гневно обрушивался на И. Забелина, посмевшего в книге “Человек и человечество” назвать интеллигенцию “лидирующим классом”. “Забелин упускает главный – классовый – критерий и в результате неизбежно попадает под власть схоластики, – писал Яковлев. – Возникает ошибочное понимание роли интеллигенции”. Яковлев напоминал о “дальнейшем повышении роли рабочего класса во всех сферах”, в том числе в политике и культуре, критиковал Забелина и за то, что тот сосредотачивает внимание “прежде всего на общих, по его мнению, для всего человечества проблемах”.
Как известно, архитектор перестройки сделал акцент именно на особой роли интеллигенции – в полном соответствии с теорией Забелина, которую когда-то назвал “несостоятельной”. Более того, из Забелина и яковлевский тезис о приоритете общечеловеческих ценностей, подвергнутый критике в статье “Против антиисторизма”.
Далее. 30 лет назад Яковлев бичевал тех, кто пытался идеализировать “справного мужика”, и утверждал: “…называли такого “справного мужика” на селе просто и ясно – мироед. “Справного мужика” надо было порушить”. Но после перестройки именно Яковлев, как известно, стал одним из ведущих сторонников фермерства, прославляя “справного мужика”.
Так же и в литературно-общественной сфере. “Дело доходило, по сути, до идеализации и восхваления таких реакционных деятелей, как В. Розанов и К. Леонтьев, – говорилось в статье “Против антиисторизма”, – предпринята попытка оспорить точку зрения на Карамзина-историка как защитника самодержавия и представить его нашим “идейным союзником”, “соратником”, заслуживающим ни больше ни меньше, как “народного внимания и народного чувства”. Глава Агитпропа давал суровую отповедь тем, кто “пытается гальванизировать идеологию “Вех”, бердяевщину”, кто устраивает “на Западе шумиху вокруг произведений Солженицына, в особенности его романа “Август четырнадцатого”, веховского по философским позициям и кадетского по позициям политическим”.
Разумеется, автора статьи “Против антиисторизма” нельзя корить за марксистскую фразеологию и обильное ленинско-брежневское цитирование – это была дань времени, это несущественно для серьезного анализа. Но то, что Александр Яковлев позаимствовал многие перестроечные идеи у тех, кого когда-то критиковал, – мимо этого факта пройти невозможно. И дело не в изменчивости его взглядов – такое бывает, и нередко: кто-то критически переосмыслил прежние воззрения, кто-то прозрел… Для понимания яковлевских метаморфоз и более того – перестроечных процессов в целом гораздо важнее другой, истинно краеугольный вопрос: значит, те, кого критиковал глава Агитпропа, были правы? Почему же все они поголовно оказались в немилости у архитектора перестройки, взявшего на вооружение их воззрения?
Но понятно, что этот вопрос никакого отношения к мировоззрению не имеет, это вопрос политики и власти.
В этой же связи вынужден как яркую иллюстрацию к сказанному привести пример из собственных воспоминаний. На рубеже 60-х и 70-х я был единственным подчиненным Алексея Аджубея в отделе публицистики журнала “Советский Союз”. В те годы мы каждую неделю небольшой компанией ездили париться в финскую баню Дворца водного спорта – финские бани были редкостью и являли собой своего рода закрытые “клубы”, где велись достаточно откровенные разговоры. Иногда к нам присоединялся главный редактор журнала Николай Грибачев, человек противоречивый, но сильный – он на повышенных тонах мог разговаривать даже с Фурцевой. Грибачев не убоялся взять на работу опального Аджубея, хотя публично общался с ним весьма официально. Но за чаем в предбаннике, завернувшись в простыни, они были на равных, и их споры вызывали особый интерес.
Шли они чаще всего вокруг одного вопроса. Грибачев был ярым сталинистом, Аджубей, вполне естественно, – последовательным антисталинистом. При этом оба хорошо понимали процессы, происходившие в высоких сферах: Грибачев был кандидатом в члены ЦК, а с Аджубеем, несмотря на опалу, негласно поддерживали отношения Загладин, Замятин, Шишлин и другие цековцы. Особенно жаркий спор возник в связи с так называемыми “маршальскими мемуарами”, которые выходили в ту пору, все сильнее прославляя Сталина. И в разгар перепалки Грибачев хватил кулаком по столу, да так, что зазвенели стаканы в подстаканниках, и воскликнул:
– Правильно Александр Николаевич Яковлев говорит: “Надо вернуть народу имя Сталина!”
Впоследствии те, кто работал в ЦК рядом с Яковлевым, подтвердили мне, что Александр Николаевич действительно был автором этого важнейшего, поворотного в ту пору политического тезиса.
Но рассказ будет незавершенным, если не дополнить его фактом перестроечных лет. В июне 1985 года Алексей Иванович позвонил мне, предложил встретиться и показал копию письма – на одну страницу, – которое он передал Горбачеву. В письме Аджубея было два тезиса: второстепенный – о том, что его вынуждают печататься под псевдонимом “Родионов”, и главный – о том, что он полностью поддерживает линию Горбачева и готов включиться в работу по ее реализации.
Позднее Алексей Иванович рассказал мне, что ему позвонил помощник Яковлева Кузнецов и сообщил: вы можете печататься под своей фамилией, если у редакторов будут сомнения, пусть связываются со мной. И все. О главном, о возвращении в активную политическую жизнь, ни слова.
Письмо было направлено Горбачеву. Отзвонил Аджубею помощник Яковлева. И, как известно, Алексея Ивановича так и не задействовали в перестроечных процессах, хотя он был настоящим демократом, истинным антисталинистом и мог принести много пользы.
Главным антисталинистом новой эпохи стал Александр Николаевич Яковлев.
И последнее в этой же связи. В упомянутом “Обращении к общественности” от августа 1996 года есть такой абзац: “Идеология нетерпимости целенаправленно превращена большевиками в государственную. И вот уже многие десятилетия мы ожесточенно боремся, не ведая ни милосердия, ни сострадания, не жалея ни желчи, ни чернил, ни ярлыков, ни оскорблений, ни детей наших, ни внуков, не страшась ни Бога, ни черта, лишь бы растоптать ближнего, размазать его по асфальту, как грязь, испытывая при этом сладостное удовлетворение”. Когда я показал данный текст (разумеется, анонимно) специалисту-психологу, он по стилю мышления, речевому выражению и в полном согласии с Фрейдом сразу диагностировал автора этих строк как человека с отчетливо выраженной склонностью к нетерпимости…
III
Сопоставление статьи “Против антиисторизма” с нынешней позицией А. Яковлева по принципу “Сжег все, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал” не дает истинного представления о типе перемен, произошедших в его мировоззрении. Сжигание старого и поклонение новому – это элементы нормального эволюционного пути, который торился столетиями и которым прошли, да и сегодня идут многие достойные граждане. Но непросто отыскать в истории примеры, когда яркий идеолог, объявляя собственные концепции злоучительной болтовней, вместо покаяния и мирного удаления в духовную схиму становился бы воинствующим идейным вдохновителем противоположной системы взглядов. И при этом таким же жестко-нетерпимым, как раньше.
Совокупность мировоззренческих состояний, через которые прошли Яковлев и Зиновьев, не позволяет сделать вывод о том, что речь идет о процессе идейной эволюции. Их трудно поставить в один ряд, скажем, с Владимиром Максимовым, который был членом редколлегии кочетовского “Октября”, затем диссидентствовал, на антикоммунистические деньги издавал за рубежом журнал, а в итоге произнес покаянно великую фразу, объемлющую весь драматизм, все перепутья и завихрения смутного времени: “Целили в коммунизм, а попали в Россию!” Или с Егором Яковлевым, который от ленинианы эволюционно перешел к состоянию “либерализм с плюсом”.
Применительно к Александру Яковлеву и Александру Зиновьеву, видимо, правильнее говорить о некоей скачкообразной идеологической мутации. В данном случае целесообразно уйти от качественных оценок их мировоззренческих метаморфоз и аберраций, чтобы не затенять философскую суть самого процесса их изменений. Ибо понятие идеологической мутации представляется фундаментальным для понимания многих политических процессов, в том числе и сегодня. Зачастую именно высокопоставленные или – по-современному – “раскрученные” идеологические мутанты с их логически непредсказуемыми идейными сдвигами служат бродильными дрожжами, заставляющими политическое тесто выползать из квашни.
Идеологические мутанты опасны прежде всего тем, что непредвиденные (даже ими самими) траектории их мировоззренческого движения могут привести к совмещению, казалось бы, самых несовместимых, абсолютно несовместимых, в основе своей противоположных политических тенденций. И такое ненормальное сложение раскачивающих или, наоборот, тормозящих усилий сродни разрушительному резонансу, по-авиационному – флаттеру.
Так, в частности, произошло с Яковлевым и Зиновьевым, которые были и остаются непримиримыми идейными оппонентами, которые совершенно по-разному воспринимают философскую и духовную ситуацию в обществе. Но идеологическая мутация на практике, в реальной жизни неожиданно для них самих и неосознанно привела их на крайние фланги общего строя недовольных политикой Путина. Они, что называется, на дух не переносят друг друга, однако по существу и на деле выступают сообща. Для Березовского и Проханова такой альянс – осознанная, выверенная политическая комбинация, никакого отношения не имеющая к идеологии, и тут все просто. Для идеологических мутантов Яковлева и Зиновьева это нелепая и по сути своей политико-маргинальная связка, случайно совпавшая с новым “либерально-патриотическим” поветрием. И здесь все много сложнее.
Но тем не менее не покидает ощущение, что мы имеем дело с персонажами из Парка Юрского периода. С мефистофельской усмешкой судьба вновь отправила Александра Яковлева в “Канаду”, отстранив от власти, на вершинах которой архитектор перестройки рассчитывал остаться после общественно-политической трансформации страны, проведенной по его плану. Что же до Александра Зиновьева, то этот яркий, талантливый философ, многократно прошедший через “отрицание отрицания”, похоже, становится жертвой вечного фрондерства, точнее – собственного характера. (Исчерпывающе сказал о нем Виктор Афанасьев: “Характер!”)
В английском языке есть выражение “аут-дэйт”, которое применяется к билетам, пропускам, к продуктам с просроченной датой. Но, видимо, есть и политики с просроченной датой, утерявшие способность к развитию посредством нормальной эволюции, демонстрирующие нам непредсказуемые и не всегда благообразные идеологические мутации…
Анатолий САЛУЦКИЙ
© «Литературная газета», 2002