Люциан Суханек
Метафора системы. О романе «Зияющие высоты» Александра Зиновьева
(Отрывок из книги: Десять лучших русских романов XX века: Сб. статей. М.: Луч, 2004. с.182-201)
СУХАНЕК Люциан — доктор филологических наук, профессор Ягеллонского университета, член-корреспондент Польской Академии наук и художеств, главный редактор журнала «Slavia Orientalis», создатель научных концепций «россиеведения» и «эмигрантологии». Автор многих научных статей и книг, в том числе монографий, посвященных творчеству Е. Боратынского, А. Солженицына, А. Зиновьева, Э. Лимонова, древнерусской литературе и культуре, русской романтической балладе, предромантизму в России, русской эмиграции третьей волны. Живет в Кракове.
Дебют Зиновьева — книга «Зияющие высоты», опубликованная в 1976 году в тамиздате, в швейцарском издательстве L’Age D’Homme (1), оказалась сенсацией и принесла славу автору произведения. Она поставила литературоведов и критиков в затруднительное положение: хотя они привыкли к тому, что иногда сложно определить однозначно жанр произведения и его литературную генеалогию, на этот раз задача оказалась вдвойне трудной. Разумеется, это произведение не помещалось в контекст официальной советской литературы (2), но и более широкий контекст русской классической литературы оказался ему чужим.
Поиски аналогии в мировой литературе тоже не принесли удовлетворительного результата. В рецензиях на книгу и посвященных ей статьях в качестве предшественников Зиновьева назывались самые разные писатели, среди них Свифт, Рабле, Вольтер, Франс, Кафка, Ионеско, а из русских авторов — Фонвизин, Гоголь, Салтыков-Щедрин, Хармс. Е. Амбарцумов написал, что представление о книге Зиновьева может дать соединение в одно целое текстов Щедрина, Бердяева и Высоцкого, а Вайль и Генис связывают «Зияющие высоты» с мениппейской традицией, в которой сочетаются философские рассуждения, элементы фантастики, сатира, фарс (3). Сам Зиновьев комментировал это следующим образом: «Когда мне говорят, называют вроде бы преемником — Свифта, Рабле. Вы понимаете, все это глупости. Нету никакого Свифта, Рабле. Мне говорят — я второй Щедрин. Я не второй Щедрин. Я первый Зиновьев. И даже не первый, а просто Зиновьев» (4). Р. Лерт справедливо заметила, что в случае «Зияющих высот» «литературных предшественников у него, по существу, и нет. Как по переполняющему книгу содержанию, так и по форме произведение Александра Зиновьева абсолютно уникально» (5).
Сочинение Зиновьева не укладывается в прокрустово ложе наших генеалогических ожиданий, оно не реализуется ни в одном традиционном образце жанра романа. Но оно безусловно — роман, хотя гибридный, причем определение «гибридный» не имеет здесь негативного оттенка, наоборот, оно — доказательство мастерства автора. Ему удалось из автономных элементов создать вполне гомогенное целое. От традиционных произведений русской и не только русской литературы «Зияющие высоты» отличаются оригинальностью формы. Главным образом это касается конструкции сюжета и композиции фабулы. В произведении нет ясно зарисованной сюжетной линии и нет главного героя. Зиновьев и не стремился написать традиционный роман, в котором судьба героя представляет собой замкнутое целое.
Вряд ли можно, как Г. Андреев, называть «Зияющие высоты» фантастическим романом (6), хотя, безусловно, категория фантазии использована автором в качестве важного средства характеристики изображенного мира. С ней соседствует категория смешного, однако, несмотря на присутствие смехового элемента, образ мира, изображенного в романе, производит удручающее впечатление. Как верно заметил К. Кантор, «Зияющие высоты» — не только комизм и сатира, но также трагедия (7.) По отношению к роману Зиновьева можно применить оксюмороническое определение — серьезность смешного. Писатель трактует смешное как фундаментальную, антитетическую по отношению к трагизму категорию человеческого бытия. Комизм, которым воспользовался автор, должен не только смешить.
Не вполне подходит к книге Зиновьева определение «социологический роман», оно не передает всех его достоинств. С познавательной точки зрения можно говорить о книге Зиновьева как о сатирико-социологическом исследовании. Зиновьев-ученый, социолог, философ, методолог смотрит на описываемый предмет с точки зрения учения об обществе.
К книге Зиновьева применяются разные определения, и в каком-то смысле они справедливы. Как написала Р. Лерт, «это одновременно и фотография, и сатира, и дневник, и мемуары, и фантасмагория. И псалом, и анекдот. И философствование, и насмешка над философией. И лирический плач сквозь зубы, и нарочито разнузданная, похабная сортирность» (8). Однако все эти определения лишь частично определяют форму книги, они характеризуют ее элементы, фрагменты. С нашей точки зрения, «Зияющие высоты» (9) представляют собой образец жанра антиутопии. Но, как пишет польская исследовательница жанра утопии в русской литературе, произведение, созданное Зиновьевым, известным философом, логиком, методологом, коренным образом отличается от антиутопий классиков этого жанра — Замятина, Оруэлла, Хаксли (10). Разница в том, что автор «Зияющих высот» имел дело с реализованной антиутопией, в то время как для названных выше писателей это был лишь умственный эксперимент (11).
Антиутопия (негативная утопия, дистопия, какотопия) — это отражение последствий, связанных с построением общества, соответствующего тому или иному социальному идеалу (12). Она показывает общество, в котором изменились все константы человеческого существования. «Новое общество, — пишут Гющева и Роднянская, — воссозданное антиутопистами, всячески отказывается от наследства: ему не подходит ни то, что считалось вечным, ни то, что рождалось во времени» (13). Антиутопия относит картину порабощенного общества в недалекое будущее, незначительно, как правило, маскируя свою связь с политической конкретностью. Предметом интереса антиутописта становится современная ему действительность, критикуемая с аксиологической точки зрения. Дистопия изображает худшее из возможных обществ, худший из возможных миров (какотопия), показывая последствия реализации утопических стремлений (14). В советском литературоведении по идеологическим причинам антиутопии долгое время не уделяли должного внимания. Краткая литературная энциклопедия (1962) не содержит даже такой статьи. Лишь в статье «Утопия» информировалось: «Наряду с позитивными утопиями существуют антиутопии, содержащие мрачные пророчества о будущем… В XX веке некоторые из них имели своей основой антиреволюционные романы „Мы» Замятина (1924 — в Англии), „Прекрасный новый мир» О. Хаксли (1932), „Звероферма» (1945) и „1984 год» Дж. Оруэлла» (15).
В изданном в 1987 году «Литературном энциклопедическом словаре» читаем: «После Великого Октября, когда построение социализма перешло из области мечтаний в область социально-исторической практики и соответственно выяснилось значение утопии как мыслительного эксперимента, антиутопия берет на вооружение враждебное социализму и коммунизму либерально-буржуазное сознание. При этом действительные черты социалистического общества экстраполируются, обретают устрашающий тоталитарный антураж и искаженную перспективу, так что антиутопия становится порой орудием антисоциалистической, а иногда прямо антисоветской пропаганды» (16). Выпущенный двумя годами позже «Философский энциклопедический словарь» приносит уже другое толкование термина, свидетельствуя об изменениях в области цензуры. Автор статьи «Антиутопия» констатирует, что согласно тенденции XX века «утопия является насилием над действительностью, над человеческой природой и пролагает путь к тоталитарному строю, а любое идеализируемое в утопиях будущее может быть только хуже настоящего» (17). Только период перестройки открыл читателям доступ к антиутопиям, которые в свое время исполняли роль пророчества. Началось запоздалое знакомство с классическими образцами антиутопий, как зарубежных, так и отечественных, в том числе с «Зияющими высотами» (18).
Данное произведение занимает исключительное место в истории антиутопии советского периода (19). Исток этой истории — роман Е. Замятина «Мы», автор которого, как написал В. Лакшин, стал родоначальником нового извода этого жанра (20). В начале 20-х годов XX века, в условиях запрограммированного строя, роман Замятина прозвучал предупреждением. Как справедливо утверждает А. Зверев, «своим романом он предугадал возможность сталинского насилия над революцией, и камни полетели в писателя, как только начало выясняться, насколько точно оказалось его предостережение» (21). Мысль о том, что поклонение идеалу абсолютно целесообразного, разумного бытия ставит знак равенства между несвободой и счастьем, была новой для антиутопии — Замятину удалось распознать очертания иррациональной тоталитарной системы. Роман «Мы» совместно с антиутопическими произведениями А. Платонова — «Чевенгуром» и «Котлованом» — открыл дорогу современным антиутопиям, в первую очередь, книге Зиновьева «Зияющие высоты».
Автор «Зияющих высот» старается охарактеризовать коммунистическую систему, в которой человек составляет лишь сегмент действительности, однако картина невозможна без начертания зи-новьевской антропологии. Философия, ставящая вопрос «Кто есть человек?», давала различные ответы: homo religious, faber, creator, ludens. Зиновьев предлагает еще один его образ, который принято определять термином «советский человек»; ему присвоили обесценивающее его латинское прозвище — homo soveticus. «Совчек» («советский человек») возник в результате мечтаний утопистов о сотворении нового человека и предпринятого идеологического эксперимента, целью которого должна была стать модель человеческого индивидуума как члена коллектива, общества. Было провозглашено, что представлять она будет наивысшую форму эволюции вида homo sapiens, утверждалось, что реализуется научный проект. Трансформация, которой подвергался гражданин нового государства, заключалась не только в идеологизации, но и в равной мере утопизации его сознания. Оно было теснейшим образом связано с пропагандистской мифологизацией государства, с отождествлением понятий родины и государства, а также с попыткой замены мифа народа мифом пролетариата.
Изображенная в книге Зиновьева антропологическая концепция заключает в себе две традиции (22). Одна дорога ведет к представителю школы естественного права — Гоббсу, к его трактуемой натуралистически philosophia civilis. В «Левиафане» этот английский мыслитель говорил о вытекающей из эгоизма вражде к другому человеку как об основанном на жажде и пристрастии естественном состоянии. Зиновьев выделяет основной тезис теории Гоббса — лозунг homo homini lupus. Концепция английского мыслителя соединяет в себе психологический детерминизм и натуралистическую этику. Гоббс враждебно относился к позиции Аристотеля, согласно которой человек — существо общественное. У него одним из аргументов против теории Аристотеля было убеждение в том, что человек вместо общего блага (bonum commune) на первый план выдвигает всегда личное благополучие. Однако автор «Левиафана», утверждая, что человек — это биологическая, антиобщественная машина, обращал внимание на тот факт, что человек покинул естественное состояние и живет в общественной среде. Совместная жизнь стала возможной благодаря тому, что единица, ограничивая действие инстинкта, отказалась от части своих эгоистических пожеланий и стремлений. На этом основании возник компромисс и был заключен общий договор, результатом которого стало возникновение государства и права.
Анализ зиновьевской антропологии невозможен без конфронтации с антропологией Маркса и шире — с марксистской антропологией, теорией общества и теорией развития. Маркс в «Капитале» различал два типа человеческих потребностей: физиологические (потребность в еде, питье, одежде, жилье) и общественные, то есть приобретенные, благодаря которым развилась вторая, высшая натура человека. Таким образом, потребностям животных противопоставляются родившиеся в историческом процессе высшие человеческие потребности, что вызывает преобразование психической структуры. Основной тезис антропологии Зиновьева гласит, что человек по своей натуре не является ни добрым, ни злым. Его поведение не сводится исключительно к удовлетворению требований инстинкта, но определяется существующими в цивилизованном мире соответствующими нормами, отвечающими его социобиологической натуре, без которых он не смог бы существовать в общественной среде. В теории Зиновьева основной категорией антропологии является коммунальность, которая, по мнению писателя, аксиологически является нейтральной. Она не сводится лишь к принципам общежития в советском обществе, но имеет универсальный характер. Важно то, что в условиях коммунизма коммунальность проявляется в чистом виде, не ограничиваемая цивилизацией, моралью, гуманизмом, религией. Люди усваивают ее благодаря воспитанию, наблюдению, либо принимают ее подсознательно. В условиях коммунизма гомо советикус подвергается воздействию идеологии от минуты рождения до смерти.
В концепции описания, анализа и интерпретации действительности у Зиновьева основной категорией являются социальные законы. В социологии они применяются в сфере государства, права, морали, религии, идеологии и различных институтов, формирующих поведение людей и соединяющих отдельные единицы в сплоченную общественность. В трактовке Зиновьева они выглядят иначе. Для него «социальные законы суть определенные правила поведения (действий, поступков) людей друг по отношению к другу. Основу для них образует исторически сложившееся и постоянно воспроизводящееся стремление людей и групп людей к самосохранению и улучшению условий своего существования в ситуации социального бытия» (с. 38).
Начертанная выше антропология и социология положена в основу описания и анализа изображенного мира «Зияющих высот». Название книги является характерным и оригинальным. Оно построено на оксюмороне, компоненты которого составляют два взаимоисключающих свойства, связанных с высотой и глубиной. В результате антитетического сопоставления слов возникает новое семантическое качество, близкое к парадоксу. В заглавии книги, кроме сатирического, исследователи усматривают также ее трагическое и даже метафизическое измерение (23). Приковывает внимание также интересная на фоническом уровне игра слов, построенная на созвучии эпитетов «зияющий» и «сияющий». Это последнее слово более подходит семантически к слову «высота».
Заглавная метафора «зияющие высоты» относится к социзму, называемому также «ибанизмом», строю общества, изображенному в произведении Зиновьева: «Ибанизм есть наивысшее, наифундаментальнейшее, наиглубочайшее, всеобъемлющее, всесильное, неопровержимое, подкрепленное всем ходом прошлого развития человечества и подтверждаемое всем ходом будущего развития человечества учение об обществе» (с. 409). Форму этого определения и его содержание относят к описаниям, известным по идеологическим брошюрам и пропагандистским статьям апологетов советской системы. Само собой разумеется, что в у Зиновьева они звучат пародийно.
Нетрудно догадаться, что социзм обозначает коммунизм, ту его форму, которая сформировалась в Советском Союзе, называемую также реальным социализмом. Итак, книга Зиновьева — это описание Советского Союза, выведенного под именем Ибанска. Многосторонность взгляда на предмет описания и познавательная перспектива дают право считать «Зияющие высоты» компендиумом знаний о коммунизме и тоталитарном обществе. О генезисе ибанизма-социзма, то есть коммунизме спорят до сих пор. Одни считают, что коммунизм мог возникнуть только в России, так как его корни таятся в царском режиме и рабской ментальное™ русских. Другие, среди них А. Солженицын, считают коммунизм не свойственным духу россиян западным импортом (24). Зиновьев не согласен с мнением Солженицына (в «Зияющих высотах» он выведен под именем Правдец) и доказывает, что ибанизм — не продукт насилия, навязываемый сверху, что «ибанский народ навязал себе ибанизм добровольно и жить без него уже не в состоянии. Он ему освещает путь» (с. 409).
Повествователь «Зияющих высот» развертывает перед нашими глазами картину мира антиутопии. Его дополняют другие высказывания, в которых повествователями становятся герои книги. Произведение Зиновьева является полифоническим, но не в бахтинском значении этого термина. Социзм не дает возможности полифонии, он как система является замкнутым и непроницаемым. Полифоничность произведения Зиновьева заключается в, том, что очередные рассказчики дополняют и уточняют образ ибанского общества, которое показано всесторонне и с разных точек зрения.
Зиновьев любит и умело использует прием «книга в книге», в «Зияющих высотах» он несколько раз им воспользовался. Один из примеров — трактат героя романа Шизофреника, в тексте которого нашел отражение образ Ибанска и его общественной системы. Шизофреник в своей книге подверг анализу важные социологические категории, применяемые к ибанскому обществу, такие, как «социальный индивид», «социальная группа», «социальное действие». Его наблюдения кончаются пессимистическим выводом: «Благодаря официально сложившейся системе воспитания и образования и легкости овладения социальными навыками формируется тип человека, приспособленного жить именно в этой среде и неспособного жить в иной… Именно этот тип человека затем оказывает обратное влияние на вид техники, организацию дела, искусства и прочие формы общественной жизни, поддерживая тенденции к развитию более грубых отраслей производства, более примитивных форм организации труда, деперсонифипированных форм искусства, лишенных социального содержания, что опять-таки устраивает общество. Круг замыкается» (с. 116).
Трактат Шизофреника, показывающий суть ибанской цивилизации, имеет в романе Зиновьева выразительную параллель в книге «Все о крысах». Как известно, Гоббс сравнивает отношения между людьми с поведением волков — homo homini lupus. Описывая человека тоталитарного строя, рисуя человеческий бестиарий коммунизма, Зиновьев, как правильно отметил Ж. Нива, заменил слишком благородное животное — волка — животным, вызывающим чувство отвращения: крысой (25). Замечание Зиновьева, что крысы двинулись на Ибанск ассоциируется с известным романом Камю, у которого в «Чуме» крысы символизировали заразу XX века — фашизм. У Зиновьева заразой является коммунизм (26).
Из трактата мы узнаем, что многолетние эксперименты, проводимые с колонией крыс в условиях полной изоляции, показали, что поведение крысиных особей сходно с поведением членов ибанской общественности. В обоих этих коллективах социальные законы функционировали в чистом виде, регулируя поведение отдельных единиц и групп. Однако эксперименты с крысами закончились неожиданно: «В крысарий проникли каким-то образом вши, расплодились с поразительной быстротой и создали свою социальность в точности с крысиным образцом» (с. 219). Антимир вытеснила более высокая форма антимира.
Кроме трактата Шизофреника и книги «Все о крысах», «героем» «Зияющих высот» становится текст другого героя произведения Зиновьева — Клеветника. Так же, как два предыдущих текста, он описывает социзм, освещая некоторые новые его аспекты. Аналогично книге Шизофреника, текст Клеветника не мог быть напечатан, так как в Ибанске не издают серьезных научных социологических работ о господствующей системе. Зиновьев показывает, что о ней можно писать лишь в идеологических брошюрах. Труд Клеветника посвящен, главным образом, идеологии — официальной концепции мира, человека, общества. Одновременно это исследование людей, задача которых — «поддерживать учение, следить за его чистотой (охранять от ревизий и ересей), следить за единством (охранять от сект и расколов), пропагандировать его, следить, чтобы к нему относились с почтением, искоренять тех, кто выражает ему недоверие» (с. 176).
Ибанская идеология — это официальная концепция мира, человека и общества и одновременно идеологическая организация людей, которые обязаны поддерживать и пропагандировать официальную теорию, защищать ее неприкосновенность, чистоту и единство. Зиновьев показывает, что идеологией занимается многомиллионная армия агитаторов и, благодаря такому масштабу и продуманной организации, она стала фактом общественной жизни, поэтому ее не нужно поддерживать насильно.
Книга Зиновьева — не только синхронное описание общественной системы и государственного строя Ибанска. То и другое не могут быть поняты без учета временного фактора — развития и эволюции, каким они подвергались. В «Зияющих высотах» автор характеризует три периода ибанской истории: Потерянности, Растерянности и Процветания. Хотя они так названы, это не описание фиктивного, вымышленного государства, а исследование конкретной действительности, сталинской, хрущевской и брежневской эпох. В книге не названы по фамилии руководители советского государства, они также получили фиктивные имена — Хозяин, Хряк и Заведующий, за которыми скрываются Сталин, Хрущев и Брежнев. «Зияющие высоты» дают полную картину всех периодов истории Ибанска в литературной форме и в виде научных и публицистических размышлений.
Период сталинизма описан в десятках текстов историков, политологов, публицистов, писателей. Его критики говорят о вызванном коллективизацией крахе сельского хозяйства, об ошибках в сфере экономики, о терроре и нарушении прав человека, о всеохватывающем страхе, о падении культуры, о серости жизни, об отчаянии и скуке. Апологеты усматривают в нем размах революции, всеобщий энтузиазм и дальновидные планы, крупные достижения в промышленности. Зиновьев высказывает свое отношение к сталинизму текстом Шизофреника: «В это время рождался и родился новый тип социального индивида и адекватная его природе система социальных отношений» (с. 140). Шизофреник анализирует его в цикле «Роботы», в котором, изображая перерождение человека, показывает борьбу в нем духовного и животного, естественного и урбанистического. Автор трактата доказывает, что в ходе этой трансформации возник робот, в котором победу одержало античеловеческое: его мозг неспособен к размышлениям, а сердце — к чувствам и эмоциям. Это анти-Давид Микеланджело и анти-Мыслитель Родена. Робот Шизофреника сумел приспособиться к принципам системы, усвоил ее ценности и строил «изм», то есть стал одним из его создателей и одновременно жертвой. Позже его стали называть гомо советикус. В критическом свете представляет Зиновьев эпоху Хрущева — период Растерянности: «Он начался значительно раньше, а кончился еще раньше. Причем закончился он раньше, чем начался. А начался после того, как закончился» (с. 304). Вопреки общему убеждению, что Никита Сергеевич разоблачил культ личности и нанес удар по сталинскому режиму, Зиновьев убеждает, что Хряк-Хрущев спасал систему и свою позицию, личную власть. Однако придуманные для этого акции вызвали другой эффект, нежеланный, опасный, и поэтому нужно было ликвидировать их последствия.
В «Зияющих высотах» Зиновьев изобразил не только всестороннюю картину ибанской действительности, но и предпринял попытку показать будущее в серии фрагментов, озаглавленных «Последующая история». Ибанизм представлет в них вполне завершенным (полный «изм»), перешагнувшим границу Ибанска, чтобы завладеть всей планетой. Зиновьев, знающий технологию советской пропаганды, объясняет, что полный «изм» не будет построен, только объявлен, как это было принято в эпоху строительства коммунизма в СССР. Его эволюция ведет к полной идеологической монолитности общества и еще большему отчуждению власти. Начальство, руководимое иррациональной волей к власти — libido dominandi — заботится, главным образом, о себе, о своем здоровье, долговечности и сексуальной потенции. Эта часть книги Зиновьева стилизована под фантастическую утопию, а вернее, дистопию, выдержанную в духе пародии с явным сатирическим оттенком.
Кроме фантастической дистопии, в книге Зиновьева находится также какотопия — описание Под-Ибанска. Это гротескно-абсурдная картина подземельной цивилизации, канализационно-мусор-ной, находящейся на высшей ступени развития социзма — псизме.
Ибанизм изображен здесь как антимир, а псизм символизирует окончательное падение цивилизации. Тут цивилизация в тупике: в ней не действуют нормальные законы, нет демократии, не существует культуры. Зиновьев здесь использует один из характерных приемов антиутопии — перенесение действия под землю или околоземное пространство. Автор романа хочет доказать, что ибанизм-ком-мунизм в любом месте способен подчинить себе ум и сознание людей.
Писатель здесь моделирует общество, подробно останавливается на его характерных свойствах, используя метод наблюдения. Сцены из повседневной жизни, подслушанные разговоры оказываются так же важны при описании общества, как социологический анализ. Они позволяют выявить черты и качества, помогающие лучше понять общество. Зиновьев хочет доказать, что не обязательно побывать на Колыме, чтобы понять суть системы, — ее можно постичь, присматриваясь к прозаической действительности.
Разные методы описания в «Зияющих высотах» помогают создать полную картину системы и государства, каких немного в мировой литературе. Это картина апокалиптическая, хотя в романе нет обычных в таких случаях образов и символов. Наоборот, бросается в глаза обыкновенность, нормальность этого идеологизированного общества, создавшего новый подвид человека — «гомо советикус».
Зиновьев изобразил не правовое общество, а целиком идеологи-зированое. Идеология стала догматом, но из нее не сделали механизм, регулирующий жизнь Ибанска (27). Она не передает духа нации, однако в состоянии овладеть индивидом, приводит к его «роботизации», лишает индивидуальности, запрещает думать и поступать самостоятельно (28). По Зиновьеву, идеология не является, как считал Солженицын, источником зла. Она не в состоянии заменить религию, с которой в Ибанске боролись — ее место оказалось не занятым. Атеизация привела к уничтожению религии, но человеческое стремление к трансцендеции осталось неудовлетворенным. Человек не является отражением божественной идеи и становится типичным для жителя Утопии homoferus (29).
Как гарант ибанизма показана в «Зияющих высотах» Братия, в которой нетрудно распознать Коммунистическую партию Советского Союза, ее аппарат и номенклатуру. Она — аналог внутренней партии, описанной Оруэллом. «Братия в ибанском обществе есть суть государственной власти, ядро всякой власти и объединение всех форм власти в единую систему власти», — пишет Зиновьев (с. 346). Без понимания сути власти нельзя понять ибанской государственности, ибо лишь она способна сохранить порядок в обществе. Братия — это род общества в обществе: присутствие в его рядах дает привилегии, облегчает повышение по службе и карьеру.
Привлекает не притягательная сила ее идеологии и моральная чистота принципов. Нередко вступающие в партию не верят в идеологию Братии, примиряются с типичной для нее демагогией, послушно подчиняются ее дисциплине, гарантирующей возвышение. Но ряды Братии доступны не для всех, существуют определенные принципы отбора.
Из книги Зиновьева вытекает, что идеология, Братия, структура власти формируют жизнь ибанцев, которая является лишь имитацией цивилизации. «Из душевных переживаний, — пишет автор, — ибанцам разрешается только радоваться успехам, благодарить за заботу и восторгаться мудростью руководства» (с. 302). Отталкивает всеобъемлющая ложь. Миссию лжи исполняют средства массовой информации — газеты, журналы, радио, кино. Нормальное поведение людей также сопряжено с обязательной ложью. Стандартным общественным механизмом является двуличность, двурушничество. Людям не разрешается быть самими собой, очеловечению человека препятствует страх. «Дух перехватывает, — пишет Р. Лерт, — от квинтэссенции подлости, зла, лжи, устрашающей безнравственности и тупости» (30).
Все сферы экзистенции пронизаны скукой, она — естественный продукт принятой модели жизни. Скуку усиливает вездесущая банальность, пошлость. Жизнь бедна событиями, удручают ежедневные трудности, очереди убивают душевные интересы. Ибанцы с исковерканным человеческим «я» без сопротивления воспринимают общественную патологию, несправедливость, абсурд, серость жизни. Отмирает чувство человеческого достоинства, исчезает инициатива и все творческие процессы. Зиновьев показал, что «сло-жился тип общества, в котором будет процветать лицемерие, насилие, коррупция, бесхозяйственность, безответственность, халтура, хамство, лень, дезинформация, обман, серость, система служебных привилегий» (с. 40). Раковая опухоль на теле народа увеличивается. Книга Зиновьева аморфна. Ее композиция сложна и запутана. Она не построена на прямой последовательности событий. Автор широко использует прием сериала, при этом разделяет определенную сюжетную, тематическую линию на многочисленные фрагменты, отдаленные друг от друга, благодаря чему возникает эффект лабиринта. В книге нет ни одной сюжетной и тематической единицы, которая составляет последовательное, автономное целое. Это, безусловно, затрудняет чтение и понимание текста, требует от читателя напряженного внимания. Он, вслед за рассказчиком, должен перескакивать от одной сюжетной линии к другой, из одного места действия — в другое.
Формально книга распадается на три части: «Зияющие высоты», «Решение», «Поэма о скуке». Первая из них разделена на четыре фрагмента. «Жители Ибанска не живут в том пошлом устарелом смысле.., а осуществляют исторические мероприятия. Они осуществляют эти мероприятия даже тогда, когда о них ничего не знают и в них не участвуют. И даже тогда, когда мероприятия вообще не проводятся» (с. 9), — пишет Зиновьев. Книга должна показать, как эти мероприятия реализуются. Лучше всего могут это сделать ученые, и поэтому Зиновьев описывает творческую инициативу, предпринятую в Институте Профилактики Дурных Намерений под надзором Лаборатории Промывания Мозгов.
Название части ШКХБЧЛСМП образовано от первых букв фамилий участников группы, которыми были: Шизофреник, Клеветник, Художник, Болтун, Член, Литератор, Сотрудник, Мыслитель и Председатель. Фабула касается судьбы претворенной в жизнь социологической теории. Шизофреник пишет социологический трактат об обществе, индивиде и социальных законах. Об этих проблемах ведутся дискуссии в Ларьке и Забегаловке. Мы узнаем о них также из миниатюрных сценок и бесконечных разговоров, которые ведут герои книги. Из множества мини-фрагментов, составляющих иногда некоторое целое (например, Очередь, Группы, Оппозиция), однако без сохранения непрерывности, а наоборот, разбросанных по тексту и перекрещивающихся сложным образом, можно вычленить несколько сюжетных линий.
Прежде всего, мы знакомимся с Институтом и его сотрудниками. Картина Института однозначно иронично-сатирическая, с карикатурным уклоном, а лица связанные с ним, за небольшими исключениями, показаны отрицательно и высмеяны. У них, как правило, есть прототипы, однако, по Зиновьеву, их расшифровка абсолютно несущественна. Критически изобразил автор основанную на рутине научную жизнь Института, осмеял псевдонаучные труды, показал, как ничтожества травят конкурентов. Как пародию представил выборы в Академию и механизм отбора в заграничные поездки. Упомянул о доносительстве и сотрудничестве с органами безопасности.
Вторая сюжетная линия, представленная в Трактате о судьбах, свободе, истории, морали, связана с гауптвахтой (губой) в Ибанской Военной Авиационной Школе Пилотов. Речь в ней идет о лагере, но Зиновьев рассказывает о нем не так, как это обычно делают авторы «лагерной» литературы. К этой теме писатель отнесся юмористически, доходя иногда до гротеска. В книге через гауптвахту прошли Уклонист, Патриот, Пораженец, Паникер, совершившие поступки как правило несознательно, без умысла. Однако они послужили поводом для обвинений и суровых наказаний. На гауптвахте (в лагере) ведутся дискуссии о свободе, светлом будущем, о жизни и судьбе, о доносах.
Третий элемент сюжета составляет судьба рукописи трактата Шизофреника, но о самом авторе мы узнаем, однако, немного, так как герои произведения Зиновьева живут фрагментарно. Мы знаем, что Шизофреник — это аналитический ум, один из тех, кто понял и описал суть системы. Среди положительных персонажей, наряду с Шизофреником, выступают еще Уклонист и Мазила. Часть «Зияю-щих высот», озаглавленная «Надгробие», касается эпохи Хряка-Хрущева, о котором автор книги говорит иронически, что он, как когда-то Великий Царь, хотел пробить «окно в Европу». В «Надгробии» несколько раз упоминается Правдец (Солженицын), в книгах которого концентрируются актуальные проблемы эпохи. Он первый поставил перед ибанцами вопрос: «Кто ты?». Зиновьев напоминает, что характерным явлением времен Хряка стала оппозиция. В книге находим ее типологию, среди оппозиционеров есть стремящиеся к власти либералы, лица, добивающиеся исключительно своих целей, апологеты западного образа жизни, лица, недовольные режимом и указывающие на его крайности. К большинству представителей оппозиции автор «Зияющих высот» относится отрицательно (31).
Основные элементы конструкции «Надгробия» — трактат о крысах, текст Клеветника и события из жизни Мазилы (именно о нем получаем больше всего информации). История Мазилы богата подробностями. Мы прослеживаем этапы его карьеры с момента известной выставки абстракционистов в Манеже до критики со стороны властей после перемены идеологического курса партии. Вместе с героями книги рассматриваем его картины (цикл «Роботы»). В Мазиле мы без труда узнаем выдающегося художника Эрнста Неизвестного: он главный герой части «Зияющих высот», названной «Сказание о Мазиле» и затрагивающей проблему искусства и власти. Мазила и его творчество являются темой монографии, которую пишет Болтун. В ходе работы над монографией происходят многочисленные разговоры и дискуссии, участники которых высказываются по вопросам искусства и творчества. Фрагменты книги Болтуна о Мазиле показывают художника независимого, элитарного по принуждению, так как у него, из-за соответствующей политики власти в области искусства, не было возможности стать широко известным. Вторая часть книги Зиновьева, озаглавленная «Решение», рассказывает об очередном периоде истории Ибанска — Процветании, то есть эре Брежнева. Однако автор часто делает экскурсы во времена Хозяина и Хряка, важные для описания эпохи. Типичными явлениями этого периода стали эмиграция и самиздат, в книге Зиновьева называемый «срамиздат». Сюжетный герой «Решения» — Крикун, история которого рассказана в двадцати четырех отрывках, называемых «Час первый», «Час второй» и так далее. Из всех персонажей«Зияющих высот» именно о Крикуне мы узнаем больше всего, а его судьба — это история человека, который в конце концов становится сознательным оппозиционером.
В жизни Крикуна были события, которые выпали на долю многим русским людям: отрицательный опыт школьного периода, арест отца во время коллективизации за агитацию против власти, доносы, жертвой которых он стал. Крикун попал в среду издающих самиздат, который, по мнению Зиновьева, «стал чтивом, щекочущим нервы публике особого сорта, которая лишь изображает из себя фронду, а по сути претендует если не на власть, то на участие во власти на устраивающих ее условиях» (с. 457). Крикуну не нравилось то, что самиздат склонялся к сенсации, саморекламе, позе, самолюбованию, и он принял решение об уходе из этого движения. Вскоре один из конспираторов стал доносчиком, и Крикуна арестовали, когда он пытался передать на Запад рукопись. Он знал тогда, что за ним следят, но бесстрашно совершил задуманное.
Последнее звено книги Зиновьева — «Поэма о скуке». Период Оттепели закончился неудачей, и ибанское общество опять стало на путь монополитизма и однородности. «Изм» достиг высшей ступени развития и превратился в псизм. О деградации общества свидетельствуют значащие фамилии представителей нового поколения, которое вышло на сцену истории: Крыс, Вша, Вошь, Тля, Мышь. Знаменем времени стала скука, «законный продукт нашего образа жизни» (с. 550). Характерным явлением стали очереди, которым Зиновьев посвятил описание, состоящее из десяти отрывков.
Главным персонажем «Поэмы о скуке» является Болтун, история которого рассказана в двадцати пяти отрывках, озаглавленных «Возвращение». Читатели знали его ранее как автора трактата о Мазиле. В «Поэме о скуке» он пишет новый текст об этом художнике, названный «Возвращение». «Написать трактат так, чтобы об этом не узнали другие и не приняли меры, стало практически невозможно. И он решил сочинить его в уме» (с. 472). Писать в уме и запоминать текст Болтун научился в психушке, откуда он недавно вернулся. В книге Зиновьева Болтун показан трагическим героем: он не может принять нормы системы, не пытается приспособиться к ней и добровольно выбирает смерть, которую Зиновьев изображает в комически-гротескном виде.
Болтун изображен идеологическим героем. Подобно многим героям русской литературы, он размышляет о смысле жизни, об этике, пытается понять ценность человеческого существования и механизм общественных связей. Болтун нашел ответ на эти вопросы, но поздно, у входа в крематорий: «Основу подлинного человеческого бытия составляет правда. Правда о себе. Правда о других. Беспощадная правда… Уровень развития общества будет отныне определяться степенью правдивости, допускаемой обществом» (с. 560). История Болтуна — это пример обязательного для антиутопии бунта, попытки вырваться из оков удушающей идеологии. Бунт выбирают также Крикун и Учитель, этим путем пошел молодой человек из Праги, совершая акт самосожжения. Болтун выбирает смерть, однако в его случае даже смерть не приносит освобождения, она, как все в Ибанске, запланирована, организована.
Ценность, которой не удается обрести большинству ибанцев, это быть с другими. Борьба за то, чтобы стать человеком, есть борьба с одиночеством. В обществе, где даже начальные формы общежития контролируются, победа одиночества становится актом героическим, поэтому в произведении Зиновьева нет счастливых людей. Одним из критериев совместного общежития может, по Зиновьеву, стать гласность, начало пути совершенствования общества. Ее жалким заменителем становится компания собутыльников из Забегаловки. В каком-то смысле компания эта — ибанская агора, площадка для платоновский диалогов.
В «Зияющих высотах» выступает целая галерея персонажей, которые различаются по своему месту в произведении и своим функциям. Их «персональные данные», как правило, скупы, биографии фрагментарны, эмоции и желания не проявляются ярко. Это не личности в психологическом понимании — все они лишь иллюстрируют и высказывают социологические идеи. Это маски, полуидеи-полулюди, которые должны сообщать знания о мире (32). Положительные персонажи здесь редкость: среди них есть резонеры, такие как Болтун, Клеветник, Шизофреник. Их тексты и высказывания — некие научные и публицистические рефлексии на тему Ибанска, его жителей и действующей в нем системы. К кругу положительных персонажей принадлежит также Мазила, иллюстрирующий трагедию независимого художника в условиях тоталитаризма. Особняком стоит Крикун, который является не просто оживленной литературной функцией и идейной абстракцией, но живым персонажем с драматической судьбой.
Ни одному из отрицательных персонажей не уделил Зиновьев столько внимания, сколько названным выше героям. Остальные действующие лица не подвергаются индивидуализации, являясь формой собирательного героя. На основании текста мы не в состоянии воссоздать их портреты. Зиновьев, язвительный насмешник, одним штрихом рисует их характерные черты.
В произведении выступают персонажи, которые представляют собой богатое разнообразие типов советского человека. Все они имеют значащие фамилии, часто автор прячет в них иронический подтекст (33). Неоднократно фамилии указывают на функцию или место в науке — Лидер, Сотрудник, Заместитель, Секретарь, Академик, Претендент. Некоторые из фамилий образованы от профессий: Журналист, Писатель, Актер, Социолог или воинского звания: Лейтенант, Старшина, Участковый. Часть фамилий подчеркивает научный и этический уровень персонажа: Троглодит, Нолик, другие называют общественные типы как в положительном (Подписант), так и в преобладающем количестве отрицательного смысла (Стукач, Карьерист). К обесценивающим фамилиям принадлежат: Вошь, Вша, Крыс, Тля, Мышь, Балда, Мерин. Персонажи второго плана полностью анонимны: Человек, Мальчик, Девица, Лицо, Некто. В коротком рассказе о любви выступают Он и Она.
Кроме фиктивных персонажей, имеющих нередко жизненные прототипы, хорошо известные автору и посвященным читателям, в «Зияющих высотах» есть и такие, что носят фиктивные фамилии, но легко поддаются расшифровке. Это реальные люди, играющие определенную роль в русской истории и современности, среди которых есть представители власти: Хозяин — Сталин, Хряк — Хрущев, Заведующий — Брежнев. К положительным персонажам мира культуры принадлежат: Правдец — Солженицын, Певец — Галич, Двурушник — Синявский, в отрицательном плане показан Распашонка — Евтушенко.
Роман Зиновьева сконструирован из трех основных морфологических элементов: повествовательных частей с обильными диалогами, фрагментов трактатов и стихотворений (34), которые логически вытекают из прозы, являясь продолжением выраженной в ней идеи. В произведении используются эпико-лирическое, трагико-комическое, сатирико-юмористическое повествование. Книга основана на полной гармонии изображаемых автором картин, мыслей и эмоций. Трактаты проникнуты пессимизмом, их авторы — ученые, философы и социологи — ставят вызывающий ужас диагноз обществу и системе. Повествовательные фрагменты насыщены эстетическими категориями, от серьезности, волнения и трагизма, через комизм, сатиру и гротеск до абсурда и фантастики. Комедия как правило переходит в фарс, трагедия перерождается в кошмар (35).
В произведении Зиновьева важную роль играют диалоги. Они в произведении мотивированы эстетически, а также идеологически: «Жизнь ибанского мыслящего интеллигента — это, прежде всего и главным образом, разговор» (с. 166). Герои «Зияющих высот» ведут беспрерывные диалоги: деловые разговоры, беседы, дискуссии, диалоги, выдержанные в серьезной тональности, шутливые, иронические, часто отражается в них раздражение и насмешка. Темой диалогов является повседневная жизнь и ее заботы, работа и ее извращения, наука, любовь, женщины, политика, хозяйство. Нет такой сферы, которая не находит отражения в высказываниях ибанцев.
Иногда диалоги передает рассказчик, и тогда они имеют вид косвенной речи, часто они передаются в форме прямой речи, но не принимают графически формы диалога. Примером может быть фрагмент беседы о попытке поджечь себя в знак протеста против вторжения войск советского блока в Чехословакию. Этот разговор проходит в быстром темпе, реплики коротки и передают волнение собеседников: «„Злоумышленник доставлен в Отделение милиции, — говорит Он. — И там его еще избили до полусмерти». „Откуда тебе это известно?» — спрашивает Она. „Это будет сообщено в ближайшем выпуске Срамиздата», — говорит Он. „Кто этот человек?» — спрашивает Она. „Мальчик, — говорит Он. — Студент. Математик. Очень талантливый парень. Психически вполне здоровый. Может быть, сильно впечатлительный и болезненно честный и справедливый». „А зачем?» — спрашивает Она. „В знак протеста против нашей освободительной миссии», — говорит Он. „Бедный, — говорит Она. — Как он, должно быть, страдал». „Это не больно», — говорит Он» (с. 385).
Как повествование, так и высказывания персонажей, имеют оригинальную языковую и стилистическую форму. Наряду с научным стилем, квазинаучным и псевдонаучным языком автор широко использует прозаизмы и вульгаризмы, балансируя на грани хорошего вкуса и часто его переступая. В книге представлена «литература сортирного реализма», надписи на стенах туалетов, не сторонится автор ругательств и непристойностей. Одна из глав — Симпозиум по мату — это пародия на научные симпозиумы. Чувство юмора автора показывает следующий фрагмент: на симпозиуме по лингвистической секции предметом заседаний стали «1) структура трехэтажного мата, 2) мат сапожников в староибанских диалектах, 3) мат извозчиков в ибанском языке прошлого века» (с. 375).
В произведении часто появляются прозвища, иногда абсурдно-гротескные: о Мазиле завистливые художники говорили, что он «бабник, гомосексуалист и лесбиянец». Немало в тексте соленых шуток и политических анекдотов. Автор высмеивает новояз и его избитые фразы: «За выдающиеся успехи Художник был удостоен и избран, а затем назначен» (с. 59.) Виртуозно обыгрывает писатель насильственную трансформацию русского языка в сторону так называемого советского сленга. Высмеивает Зиновьев пристрастие начальства к званиям и наградам: «Заведующий Ибанска (Заибан) был награжден десятью тысячами высших орденов и удостоен высшего воинского звания еффрейториссимуса. Заместители получили по пять тысяч высших орденов и по чину фельдфебелиссимуса» (с. 380).
Другой пример: «За высокие научные показатели доклада Заиба-ну присвоили высший научный титул эйнштейниссимусса. Заместителям присвоили титулы ньютониссимуса» (с. 381). Как рассказчик, так и герои романа пользуются афоризмами, квазиафоризмами, псевдоафоризмами и парадоксами: «Язык дан людям, чтобы скрывать свои мысли» (с. 72), «все устаревшее и отжившее надо душить в зародыше» (с. 111), «у нас… самая высшая власть — это самая низшая власть» (с. 180), «если хочешь быть другом — стань врагом» (с. 212). Комических эффектов достигает автор путем доведения мысли до абсурда, благодаря гиперболам, умелым афоризмам, ироническим силлогизмам.
Содержание «Зияющих высот», их интеллектуальный уровень, а также формальные свойства произведения — это доказательство широкого познавательного горизонта автора и его художественного мастерства. Ему удалось объять необъятное, разоблачить сущность и воссоздать механизм существования строя, который проводил эксперименты во всех областях жизни, посягая на традиционные человеческие ценности. В беседе с Дж. Глэдом Зиновьев сказал: «Я ударил по этому обществу самым болезненным образом. Я изобразил его в таком виде, чтобы сделать это общество, его носителей, господ этого общества… посмешищем».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Зиновьев А. Зияющие высоты. Lausanne, 1976. В дальнейшем в тексте в скобках
указываются страницы по этому изданию.
2 О месте Зиновьева в альтернативной русской литературе см.: Zinoviev’s Fiction in
the Context of Unofficial Russian Prose of the 1970s // Alexander Zinoviev as Writer and
Thinker. MacMillan Press, 1988. P. 61-69.
3 He кривил душой, не приспосабливался. Интервью А. Зиновьева // Московские
новости. 1989. № 33. С. 16; Вайль П., Генис А. Вселенная без мозжечка // Время
и мы. 1979. № 39. С. 156.
4 Заговор против чувств. Беседа с Зиновьевым // Континент. 1980. № 24. С. 416.
5 Лерт Р. Подступы к «Зияющим высотам» // Третья волна. 1978. № 4. С. 136.
6 Андреев Г. В стране строго алогичной закономерности // Континент. 1977. № 13.
С. 315.
7 Кантор К. Сияющая высота словесности // Октябрь. 1991. № 1. С. 35.
8 Лерт Р. Подступы к «Зияющим высотам». С. 138.
9 См. об этом: Суханек Л. Антиутопия и гласность // Studi slavistici offerti a Alessandro
Ivanov. Udine, 1992. P. 346-359; Duda K. Antyutopia w literaturze rosyjskiej XX wieku.
Krakow, 1995. S. 129-159.
10 Duda K. Antyutopia w literaturze rosyjskiej XX wieku. S. 130.
11 Ibid. S. 131.
12 Муравьев В. Антиутопия // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987.
С. 29.
13 Галъцева Р., Роднянская И. Помеха — человек. Опыт века в зеркале антиутопий //
Новый мир. 1988. № 12. С. 222.
14 Wolfe Mays. The Best and the Worst of Possible Worlds // Journal of the British Society
for Phenomenology. 1979. Vol. 10. № 1; Szacki J. Spotkanie z Utopia.. Warszawa, 1980.
15 Краткая литературная энциклопедия. М., 1962. Т. 7. С. 854.
16 Литературный энциклопедический словарь. С. 30.
» Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 31.
18 См.: Суханек Л. Антиутопия и гласность. С. 346-359.
19 Об антиутопии советского периода смотри монографию: Duda К. Antyutopia
w literaturze rosyjskie XX wieku. Krakow, 1995.
20 Лакшин В. Антиутопия Евгения Замятина «Мы» // Знамя. 1988. № 4. С. 127.
21 Зверев А. Когда пробьет последний час природы… Антиутопия XX века // Вопросы
литературы. 1989. № 1. С. 39.
22 Suchanek L. Homo sovieticus, swietlana przyszlosc, gnijqcy Zachod. Pisarstwo Aleksandra
Zinowiewa. Krakow, 1999. S. 134-136.
23 BerelowitchW. Alexandre Zinoviev // Histoire de la litterature russe. Le XX siecle. Gels
et Degels, Fayard, [s. d.]
24 См.: Suchanek L. Aleksander Sorzenicyn. Pisarz i publicysta. Krakow, 1994. S. 103.
25 Nivat G. Le penitenkhoze de Zinoviev // Nivat G. Vers la fin du raythe russe. Essais sur la
culture russe de Gogol a nos jours. Lausanne, 1982. P. 311.
26 Duda K. Antyutopia w literaturze rosyjskiej. S. 129—144.
27 См.: Kirkwood M. Ideology in the Works of A. A. Zinoviev // Alexander Zinoviev as
Writer and Thinker. P. 44-60.
28 Libor Brom, Aleks-Andrey. Zinoviev’s Vision of Soviet Ideology // The Search for
Self-Definition in Russian Literature. Houston (Texas), 1991. P. 107—119.
29 См. об этом: Schwab С. Alexandre Zinoviev. Resistance et lucidite. Lausanne, 1984. P. 43.
30 Лерт Р. Подступы к «Зияющим высотам». С. 133.
31 Суханек Л. Александр Зиновьев: интеллигенция, диссидентство, социальная
оппозиция // Inteligencja. Tradycja i Nowe Czasy / Pod red. H. Kowalskiej. Krakow,
2001. S. 289-297.
32 См.: Кордонский С. Советское общество и советский человек — точка зрения Зи
новьева // Вопросы философии. 1992. № 11. С. 51.
33 См.: Moskovich W. Alexander Zinoviev’s Language // Alexander Zinoviev as Writer and
Thinker. P. 94-95.
34 Smith 0. S. The Poems in The Yawning Heights // Alexander Zinoviev as Writer and
Thinker. P. 71-85.
35 См.: Штурман Д. Блеск и нищета Александра Зиновьева // Время и мы. 1981.
№ 62. С. 165.
