Из выступления на заседании Клуба друзей Александра Зиновьева в рамках презентации нового общественно-политического журнала «ЗИНОВЬЕВ» (20 декабря 2007 г.)
Межуев Вадим Михайлович, доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Института философии РАН
В.Межуев: Надо представиться сначала. Я познакомился с Александром Александровичем задолго до того, как с ним познакомилась Оля. Я впервые узнал о нём – узнал сначала, – будучи студентом Московского университета. Он тогда уже был в аспирантуре. Он уже тогда увлекал. И уже, конечно, где-то на 2-3-м курсе имя гремело по факультету, наряду ещё с одним именем, я несколько слов о нём скажу, потому что собственное моё знакомство с Зиновьевым началось с этой дискуссии.
Он был легендой уже на философском факультете, правда, ещё не в том качестве, так сказать, как сейчас его принято расценивать. Но, во-первых, он выделялся тем… Он логикой занимался. Меня логика никогда в жизни не интересовала. Он занимался логикой, я был далёк от него в научном плане. Он был известен совершенно потрясающими афоризмами (я не знаю, известны ли они в этой аудитории), которые становились буквально философским фольклором.
На 3-м курсе, я помню, была газета (ещё сталинские времена, только умер Сталин), был объявлен, так сказать, конкурс на лучшее определение материи. Кто учился, все знают это определение. Вот, он получил 1-ю премию. Он определил: материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях богом. Потом он придумал этот тезис: если философы раньше объясняли мир, то они теперь и этого не делают.
Он был совершенно фантастического остроумия человек. Конечно, мы с ним встречались потом, уже когда Институте вместе работали. Я поступил тогда в Институт философии. Входили мы в одну компанию, но пока не были, так сказать, идейно близкими друг к другу. Дело в том, что тот, кто знает историю советской философии, знает, что была знаменитая дискуссия Зиновьев-Ильенков (может быть, слышали эту фамилию: Ильенков).
Ильенков был гегельянец, так сказать, марксист-гегельянец. Зиновьев на дух не переносил никакой метафизики. Между ними началась оживлённая дискуссия. Я был ильенковец, таким и остаюсь. А вот открылся для меня Саша, и мы, вот, дальше потом встречались, входили в одну компанию и всё такое. Он был потрясающий застольщик, человек, которого можно было часами слушать; так, как он умел рассказывать вообще, я таких рассказчиков больше в своей жизни вообще не встречал.
Конечно, он больше открылся для меня уже как личность и как мыслитель, когда он уже уехал в эмиграцию. Мы прочитали, это был взрыв бомбы, как вы понимаете, в Институте философии, эта публикация; было партийное собрание знаменитое, куда я не пошёл, честно говоря. Я его даже провожал, так сказать, попрощался с ним на аэродроме, а потом друзья уехали другие. И вот когда я прочитал уже самостоятельно «Зияющие высоты», где я всех узнаю, это описание нашего Института, и все там под вымышленными фамилиями, и потом, когда я начал следить за его творчеством, я подумал, что, конечно, так сказать, при встречах я его немножечко недооценивал. Всё-таки я считал его просто логиком, да причём ещё формальным, а для гегельянца «формальный логик» вы знаете, как звучит.
Вы знаете, что мне не нравится (я не буду говорить, здесь много хорошего говорили), что мне не нравится в разговорах сегодняшних о Зиновьеве? Мы очень быстро, конечно, поднимаем наверх, но я всегда хотел бы услышать: а как его расценивать.
Понимаете, Зиновьев – безумно сложный человек, совершенно неоднозначный. Человек, который мог написать, может быть, самую страшную сатиру на советский строй («Зияющие высоты»), а потом приехать и сказать, что ничего лучшего в истории России не было. Вот, попробуйте примирите эти 2 противоположности.
(Реплика А.Гусейнова: Гоголь написал самую страшную сатиру на русских людей, но гениальнее русского писателя нет. Абсолютно такая же…).
В.Межуев: Нет, я в данном случае не хочу, я просто хочу сказать… Более того, я понимаю этих людей. Я сейчас об этом скажу (как я понимаю, конечно). Я совсем их не хочу столкнуть в качестве, так сказать, чего-то там взаимоисключающего. Вот, но, тем не менее, это человек очень сложный. Это первое. И понять его парадоксы, понять такую вот амплитуду его мысли, его идей совсем непросто.
Во-вторых, важно было понять, что люди вычитывают всё-таки из его книг, когда они поднимают этот вопрос. Хотя о философе, о мыслителе всегда очень трудно сказать. Я просто приведу другой пример, что о философе очень трудно говорить. Когда-то хотели снять фильм не о Зиновьеве, а о Мамардашвили, я помню, ещё в перестроечные годы сделали, там кто-то участвовал, создали такой фильм.
Везде говорили: ну какой замечательный философ, какой замечательный человек был, но фильм не объяснял только, в чём состояла его философия, – всё остальное говорил, все слова были сказаны. Второе, что я хочу сказать о Саше, как я его воспринимал (мы здесь говорим о личном отношении): Саша, на мой взгляд очень трагическая фигура. Я в его книгах никогда не вычитывал никакого оптимизма. Он не принял Запад, как мы все знаем, западнизм, не принял по очень веским причинам, но не надо думать, что и к России у него было однозначное отношение.
Он, конечно, Россию любил: он истинно-русский человек, ничего дороже для него, видимо, в жизни не было. Но он хорошо и понимал. Я не согласен со сравнением с Тютчевым. Это прямая противоположность Тютчеву: там «умом Россию не понять», а для Зиновьева важно было именно понять умом Россию, вот это для него было главное. Он считал вообще себя учёным, социологом, а наука – это совершенно особый жанр. Но и к России у него было непростое отношение.
Он не любил коммунизм и не был его певцом. Он просто говорил: ничего лучшего в России просто не было; вот то, что она могла создать за свою историю, – это было связано с этой эпохой; хотя, ради бога, не считайте меня апологетом коммунизма. Т. е. он говорил, что это не очень хорошая система, но лучшего люди не придумали. И это не оптимистический взгляд на мир. Мне кажется, что у него вообще очень трагическое воззрение на историю. Я не знаю… я недостаточно, так сказать, вчитался в его книги, может быть; кто-то лучше меня это понимает, – я не знаю, какой социальный идеал грел ему душу. Если вы мне скажете, я буду благодарен. Он и это не принимал; он принимал с бóльшими оговорками то, что у нас было, но не считал это идеалом, на который надо молиться и возводить в это самое. Мне кажется, что восприятие жизни, истории, в т. ч. русской истории, у него было глубоко трагическим. Это второе, что я хочу сказать. Может быть, я ошибаюсь.
Третье, что надо сказать. Зиновьев – великий, конечно, человек, правильно здесь отмечают. Его трудно понять вот ещё в чём. Знаете, очень сложно понять человека, если непонятно, с кем его можно сопоставить, какой ему может быть аналог. Я вот скажу, как скажем, и в русской истории, и в зарубежной истории, т. е. с чем его можно сравнить.
Вы знаете, он написал огромное количество книг, где нет ни одной сноски. Это была абсолютно самобытная жизнь, он как бы всё из себя. Я даже не понимаю, кто был его учителем, от кого он отпочковывался. Может быть, со мной кто-нибудь здесь поспорит из профессиональных философов, но – не по судьбе, не по биографии – а вот по ощущению мира он ближе всего напоминает Ницше, который считал себя не человеком, а динамитом, который всё взорвал.
Вот, мне кажется, где-то была такая предельность: не пойти на поводу мира и попытаться найти какое-то своё собственное, абсолютно свойственное видение того, что происходит в мире. Конечно, он поставил проблему, на которую надо отвечать. Действительно, а что, куда всё это идёт? Действительно, лучше коммунизма, что, ничего придумать нельзя? Или это последнее слово? Причём, надо понять, что Саша говорил о коммунизме не в марксовском смысле этого слова (он Маркса, по-моему, не очень любил), а он считал коммунизмом именно то, что было у нас построено в стране.
Поэтому, можем вспоминать, но лучшая память о нём – это продолжить наш с ним разговор. Вот если этот журнал будет об этом, значит, он будет очень интересен.
И последнее, что я хочу сказать, на этом и закончу. Саша был, я его так называю, потому что я его в жизни так называл, Саша был – чему в России надо учиться – абсолютно свободный человек. Если вот с этой точки зрения его сравнивать, я его сравнил бы с Пушкиным, который так и писал: «Чёрт нагадал мне родиться с умом и талантом» известно где.
Вот, Саша сочетал талант… он ведь был художественно-одарённый человек, нельзя забывать; тот, кто видел его картины, понимал, что человек художественно одарён. В России талант без художественной одарённости не проходит. И он был умный человек. И сочетание того и другого – в России это ведь не всегда сочетается; у нас очень много талантливых людей в России, не всегда они умные, поэтому у нас «горе от ума», «умом Россию не понять», «история города Глупова» и т. д. У нас единственный положительный герой в литературе – и тот идиот. И когда мы хотим кого-то похвалить, всё время говорим: «безумно талантлив», как будто таланту ума не нужно.
Так вот, Саша сочетал свои эти два качества: талант художественный и ум, – и это есть условие свободы. Это был абсолютно ни от кого, ни от чего не зависящий человек. Вот, действительно, все мы должны считаться с обстоятельствами, с ситуацией; когда сидим в компании, понимаешь, что нельзя кого-то задеть. Вот этот человек был абсолютно раскован. Это великий талант в России – быть свободным. Я думаю, этому тоже надо учиться. Спасибо.