Когда мыслитель берёт в руки кисть, возникает двойственность: он будет кем — художником или мыслителем, ведь совместить одно с другим вряд ли будет реально, поскольку и то, и другое ремесло требуют огромных подготовительных работ и постоянной практики: наверное что-то будет ущербнее другого, быть одинаково гениальным в двух отраслях невозможно. Случаев двойной гениальности всё-таки история не знала. Аристотель так Аристотель, Лисипп так Лисипп.
Но история знала мощное дополнение к гениальности, которое делало гениальность стереоскопической, многоформатной: зачастую в контексте первого, главного, второй профиль вырастал до серьезных высот, стремясь не заменять первое, а его дополнять, увеличивать мощь в другой проекции.
У меня именно такое видение художественных работ Зиновьева, в особенности его апокалиптической серии. Она называется по-разному, одно из названий «В эмиграцию», но, думается, серия переросла название с его исторической, советской, привязкой.
Даже если взять очевидную антиэмигрантскую картину с очевидными крысами, бегущими с корабля, то очевидно, что образ сегодня теряет чисто советскую подоплеку. Миграционное нашествие на Европу сейчас делает эту картину по-другому актуальной. Почему?
Несмотря на сатиризм, который можно отнести к поверхностной рефлексии, вещи Зиновьева, в частности, эта, имеет художественное звучание в силу искусной метафоризации: перед нами не сатира, а образ, тяготеющий к символу.
У крыс нет глаз, что подчёркивает слепоту, гипертрофированные зубы, что подчёркивает жадность, длинные шеи – что подчеркивает вороватость, а главное – слитость в одном, сером теле, напоминающем дракона. Крысы с телом дракона – это не просто сатира – это интеллектуальная метафора, говорящая не только о ничтожестве дракона, и о и мощи этого ничтожества: крысы, собранные в кулак – мощь.
Вообще создать символ, визуальную подачу идеи невероятно сложно. Для этого понятное нужно так преобразовать, чтобы не разрушить понятное и дополнить его новыми смыслами. Зиновьеву удалось искусно подать ничтожество и мощь эмиграции – причем любой. Люди, теряющие свою почву, становятся крысами не только по манере и стилю, а по формуле судьбы: если ты крыса – твоя судьба бежать с корабля, причём с любого. Они будут бежать не только с корабля СССР, но и Штатов, когда там заполыхает. И вот эта экзистенция крысиного подхода к Земле, бегства крыс с корабля по имени Земля у Зиновьева вырастает из его образа.
Удивительно, что он поймал универсальные черты современного эмиграции — пасти в агрессивном оскале: то есть современная эмиграция – это не просто люди, переезжающие с одного на другое место – работать, это рвачи, которые едут грызть. Нет, это не американские пионеры, которые ехали трудом осваивать дикие прерии с одной лопатой и топором в руке, это те, кому сказали по «Декларации прав человека», что ты имеет право на всё: имеешь право быть зверьком, но при этом требовать, требовать, требовать и бежать туда, где есть дармовая еда.
В этом отношении Зиновьев дополняет свою интеллектуальную рефлексию спором с «Чумой» Камю». Если у Камю крысы агрессивные нон-грата, то у Зиновьева – это крысы, уже имеющие право. Он не прячутся, — они идут в лоб. Они не эмигририруют, они — наступают, они захватывают, они атакуют.
Мощная, пророческая философема.
Растерянное лицо навстречу – думается, в данном случае, — расколотой Европы (а сегодня уже и США), прекрасно показывает: в ответ на слепоту крыс – пустые глаза ужаса и безъязыкий рот, которому нечего сказать, остаётся только икать!
Последний символ – кирпичная стена, которая всегда была аллегорией ложной стратификации, становится сегодня знаком безжизненной беспомощности системы, породившей это крысиное тело.
Интеллектуальная живопись имеет свое обаяние и своё значение: её можно читать, как книгу, потому что художник закладывает мощный смысловой геном, который требует дешифровки. Иногда образом он говорит то, что не скажет текстом, поэтому прочтение образного ряда гениального мыслителя – такой же захватывающий процесс, как и погружение в его книги.