Михаил БУДАРАГИН
Александр Зиновьев, один из самых интересных отечественных мыслителей, признанный во всем мире, ищет путь к сердцу российского читателя. Помогает ему в этом Ольга Зиновьева. С вдовой ученого встретилась «Культура».
культура: К памятной дате Вы готовите выставку. Расскажите о ней.
Зиновьева: 29 октября, как раз в день 95-летия Александра Александровича, по приглашению Библиотеки искусств им. А.П. Боголюбова в Москве мы собираем небольшую выставку — «Зиновьев в искусстве» — портреты Александра Зиновьева, выполненные другими художниками. Есть целая серия интересных работ — и профессионалов, и любителей, и карандашные наброски, и масло. И стихи, это тоже портрет Зиновьева.
культура: Много материалов будет представлено?
Зиновьева: Да. Кроме портретов, будут и плакаты, и часть переписки, цитаты Зиновьева, книги. И отдельные издания с его обложками. Поэтому выставка будет очень живая, очень непривычная.
А первая экспозиция, которую мы сделали благодаря инициативе Павла Фокина (благодарны ему по сегодняшний день), называлась «Иди!». Очень просто, очень призывно, так сказала мать Александра Александровича, когда он в 11 лет покидал родную деревню, практически как Ломоносов — пешком в город на учебу. Та выставка была очень обширной — на территории Литературного музея, занимала несколько залов. Она носила классический, исторически хроникальный характер с массой артефактов жизни.
культура: Я держу в руках журнал «Зиновьев». Почему он — «категорический», откуда такое определение?
Зиновьева: Потому что высказывания Александра Александровича всегда носили недвусмысленный характер, не допускали двоякого толкования. И мы решили пойти по его стопам, надеясь, что нам удастся следовать его заразительному примеру.
культура: Нет ли в этой категоричности — уже переходя к личности Александра Зиновьева — того, что отталкивает. Мы же привыкли, что образ философа — это такой человек: строгий, мягкий, медленный…
Зиновьева: Строгий и мягкий? Интересно.
культура: Да. Вдумчивый человек, который не «жжет глаголом».
Зиновьева: А категорические императивы Канта? Не «жжет»? Дело в том, что всем нравиться просто невозможно. Это ненормально. Зиновьев, фигура яркая и неоднозначная, собиравшая вокруг себя и влюбленных в его идеи, и ненавистников, мог и должен был позволить себе высказываться так не от своей жестокости, а от любви. Вот он — настоящий философ, любомудр, любящий человечество, и поэтому он, как лечащий врач, должен ставить диагноз и безапелляционно высказываться по поводу того, о чем идет речь. Можно, конечно, тяжело больного человека погладить по головке и сказать: «Мой голубчик, это не так страшно. Мы все умрем». Утешение.
культура: Но это правда, мы все умрем. Рано или поздно.
Зиновьева: Я не спорю. Просто вы задаете вопрос: «Почему?» Да, Зиновьев был такой. Он был привлекателен. Его нельзя было разложить на полочки — взять один грамм его мудрости, два грамма его четкости и так далее. Он тотален в хорошем смысле этого слова. Но, я повторю, он был настоящим философом-человеколюбом. Я настаиваю на этом.
культура: Давайте поговорим о любви к человеку. Один современный автор, не буду его называть, сын известного писателя, выступил не так давно с гневной отповедью о том, что нельзя быть такими, как советские люди. Ужас, а не люди.
Зиновьева: Ну надо же…
культура: Александр Александрович тоже ведь критиковал Советский Союз. Как он относился к советскому человеку?
Зиновьева: Он написал книгу, которая называется «Гомо советикус». В предисловии сказано: «люблю и одновременно ненавижу… я сам есть гомо советикус. Потому я жесток и беспощаден в его описании». Право принадлежности к народу предоставляет тебе исключительную возможность называть вещи своими именами и быть критичным. Он рассуждал: «Почему я должен любить народ? Я же сам его часть. Пусть другие любят, а я, являясь его частью, несу на себе всю ответственность, все задачи, все переживания, которые связаны с названием «советский народ».
Любовь бывает, конечно, созидательная, но она может быть и разрушительной. Если не видеть того, что творилось в твоей стране, сделать вид, что тебя это не касается, сказать: «Ну, ничего, и не такое видали», — вот они, самые страшные слова, которые можно услышать от мыслителя. Нет, он обязан быть призывным, это его задача. Это его категорический императив по жизни.
культура: От любви?
Зиновьева: От любви, именно. Потому что любовь должна быть требовательной, призывающей к подвигу.
культура: А нет ли в этом призыве к подвигу некоторого перебора что ли. Слишком высокие требования.
Зиновьева: Все очень просто. Как говорится, имеющий уши, да услышит, имеющий голову, да поймет. Конечно, мы не можем жить в стране, где сто сорок миллионов подвижников. Примером может и должна становиться жизнь писателей, ученых. Это высокий призыв — быть готовым совершить подвиг, сказав себе и миру: «Я не могу иначе».
культура: Когда-то Некрасов писал, что «Белинского и Гоголя с базара понесут» (но понесли в итоге самого Некрасова). Вы делаете все, чтобы Зиновьева читали как можно больше. Как Вам кажется, насколько он созвучен современности?
Зиновьева: Если следуешь советам Зиновьева, если вообще прислушиваешься к нему, ты понимаешь, что сильно что-то не так в государстве. И дело не в том, что «деньги в долг ссужают неохотно».
Зиновьев — как лазер, к нему хочется прикоснуться, но им обжигаешься. Россия, будь она лишена Зиновьева, что с ней произойдет? От нее останутся рожки да ножки. Он ведь однажды совершенно не случайно сказал: «Что будет с моими работами — то будет и с Россией». Это не красивая фраза, которая просто соскакивает с языка. Да, его трудно читать, но не всегда, не везде и не всем. У молодежи сейчас методично, последовательно, постоянно отбивается умение и способность к самостоятельному мышлению. Говорю это не потому, что я представитель другого поколения, — это очевидные вещи, мимо которых нельзя пройти. Вместо того чтобы думать, человеку предлагается формула. «А ты зайди на «Википедию». Вот позорище!
Зиновьев страдал, выбирая свой путь и идя по нему безапелляционно, бескомпромиссно и последовательно. Он утверждал: «Я провел эксперимент своей жизни, создал государство из одного человека». И уточнял: «Я не завидую тем, кто захотел бы последовать моим путем». Понимаете, он, привлекая, дает вам противоядие от себя.
Книги Зиновьева — о великом даре разума, который нам дан от рождения. Если им не воспользоваться, то он, как мышца неработающая, — отмирает.
культура: Думать можно по-разному. Скажем, в «Зияющих высотах», жители Ибанска тоже как бы «думают»…
Зиновьева: Да. Бесконечно…
культура: Толку-то с этого?
Зиновьева: Конечно. Но для того чтобы результат стал ощутимым, ты должен использовать инструментарий. А что такое инструментарий для мышления? Конечно, книга, в первую очередь. Книга — источник знаний. Мы росли с этой фразой, смеялись над ней, потому что для нас это было очевидно. Я жила на Чистых прудах и ходила в 310-ю школу. Мы обитали в коммунальной квартире, и там, естественно, не было места для мебели, какой уж стол — делали уроки всегда в библиотеке. Здорово! По крайней мере, три раза в неделю я ходила в библиотеку и возвращалась домой, подбородком придерживая стопку книг. Вот это было мое преимущество.
культура: К вопросу о будущем. Есть ли, на Ваш взгляд, шанс спастись из того, что описывает Александр Александрович в «Глобальном человейнике»? Есть ли у нас возможность вырваться из тотальной информационной усредненности?
Зиновьева: До тех пор, пока живы люди, которых будоражит и беспокоит состояние цивилизации, состояние страны, состояние умов, будем считать, что еще не все потеряно. До тех пор, пока, допустим, наш министр образования всерьез прислушивается к тому, что ей говорят. Она сама учитель — и это очень здорово. Я вовсе не пою дифирамбы, а просто радуюсь, потому что человек очень симпатичный и думающий. Я была на ее первой пресс-конференции — она очень внимательно слушала. При том, что вопросы и рассуждения не носили сценарного характера, все было искренне. И она заинтересованно отнеслась к проблеме преподавания астрономии — слава тебе, Господи! Я надеюсь, что вернется и логика в школу. Как раз сейчас мы с моими помощниками занимаемся проблемой создания общей хрестоматии по русскому языку. Как у нас раньше был учебник Бархударова и Крючкова и хрестоматии по русской литературе от Калининграда до Камчатки — и не было необходимости придавать этим книгам какую-то зональную особенность, мы воспитывались в общей культуре. То, что сейчас делается ставка на поиск индивидуальности, яркости, необычности или непохожести, это плохая услуга. Если бы мы были настоящей страной-победителем, что, к сожалению, после активного разрушения Советского Союза далеко не так, мы могли бы себе позволить проводить любые эксперименты.
Так легко позариться на то, что легко достижимо. Вы помните эти программы? «500 дней». А почему бы нам не пожить так, как живут в Швейцарии? Ну, и что из этого вышло? Можно, конечно же, замахнуться на любую идею и попробовать ее индивидуализировать на свой размер. Но у России совсем «другая стать». Ей не годятся учебники западных университетов. Ей нужна своя школа, свое направление. Россия не прошла еще и четверти своего пути в цивилизации. Ей жить и развиваться дальше. Использовать все, что сделано на Западе, вникать, наслаждаться, но при этом не забывать свой лейтмотив. Вот это главное.
культура: А какой он, лейтмотив?
Зиновьева: Мы — самостоятельная гигантская система. Нельзя это забывать.
культура: Именно эта система и может противостоять «человейнику»?
Зиновьева: Да. Как система.
культура: А суть этой системы? Кроме того, что она другая? Понятно, что зерно западной цивилизации — взаимоотношения человека и денег. Их взаимная обусловленность и перетекание. А у нас есть зерно?
Зиновьева: Есть. Человек прежде всего. Человек в общении с другим человеком. Формула, в советские времена над которой мы тоже смеялись: «человек человеку — друг, товарищ и брат» — она такая полная. Не сосед соседу, не банкир банкиру, а человек человеку.
культура: Мир, который был бы устроен по Зиновьеву правильно, — каков? Пусть утопично. Но, тем не менее, у него же был идеал.
Зиновьева: У него было видение нового мира, нового человека, неиспорченного, не обвешанного гаджетами. Человека чистого, наивного и тянущегося к знанию. Он понимал, что это невозможно, но мечтал об этом. Мир, в котором можно обойтись и без войны. Хотя Зиновьев понимал: несправедливость — она дана от рождения. Мы не можем никуда деться, уничтожить неравноправие. Но надо асимптотически пытаться каждый день над собой делать какое-то усилие, чтобы не было стыдно перед детьми. Вот эта фраза очень важна. Чтобы ты был в состоянии ответить, что ты лично сделал для того, чтобы жизнь была другой.
культура: А если нет? Если обычный человек не может на это ответить. Вы его берете: «Что ты сделал?» А он как-то мнется.
Зиновьева: Обыватель погружен в дрязги, в пучину. Он утром встает на работу, тащит детей в детский сад. Вы помните «Час пик» Ежи Ставинского? Замечательная была книга. И у Александра Александровича это было описано — каждодневные будни. Просто встать. Просто пробудиться, увидеть жену, отвести детей в школу. На работе отсидеть на каком-то собрании. Сейчас, может, не сидят на собраниях, но все равно рутина остается рутиной. Она, может быть, стала более рафинированной, более отчужденной.
культура: Это правда.
Зиновьева: И поэтому… Вы понимаете, Зиновьев ведь не осуждает. Он просто говорит о том, каким видит мир. Кто в состоянии — тот следует за ним. Когда к нему приходили новые курсы в начале учебного года, студенты его обожали, боготворили, боялись. Как же — живая легенда. И вот к нему на сложнейший курс записывалось человек 40 сразу, и он начинал работать с ними на максимальных скоростях. И кто-то начинал жаловаться: «Ну как же? Мы не понимаем». Он говорил: «А меня это не касается. Подтягивайтесь на сильного». Он никогда не ориентировался на слабых. Это тоже метод. И при этом он говорил: «Я не зову вас за собой. Если у вас есть мужество, если вы в состоянии, если вы знаете, что вы будете идти по моим стопам и вести себя так же, как веду себя я, это ваше счастье и несчастье одновременно». Он был беспощаден к себе и так же беспощаден к людям.
культура: Много ли в этой беспощадности любви?
Зиновьева: Это и есть беспощадная щедрость любви.
